Вагин говорил об этом так: «Я таких зачуханных дивизионов ни разу не видел. Прямо-таки бомжой несет изо всех щелей. Техника, правда, была у него более-менее».
– Три дня он меня тройками обкладывал. И вдруг за пару часов до отъезда говорит: «Генерал просил меня коньячку здесь хорошего раздобыть бадеечку. Не поможешь?» – «Что же раньше-то не сказал?» – я его спрашиваю. «На нет и суда нет!» – он вяло так мне в ответ. «Почему же нет, сделаем, раз он тебя просил!» Коньяк я ему достал отменный. Две канистры. Сами попробовали, ты понимаешь, прекрасный был коньяк. И вдруг как ушат дерьма на голову!
Вагин сокрушался по этому поводу: «Вернулся я в Москву, а через три дня командующий такой разгон мне устроил, врагу не пожелаешь. Он угощал семеновским коньяком своих гостей на дне рожденья. Можешь себе представить, какие там люди были, если в их число даже мой шеф не попал. И почти у всех, кто пил коньяк, расстроились желудки, разболелась голова. Я его, говорит, сгною на Кавказе. Он у меня Мцыри станет наоборот. Он горным козлом, а не комполка службу закончит. Ну что я мог поделать, сам подумай!»
– Эту историю с коньяком на дне рождения мне один человек рассказал. – Семенов от водки даже не покраснел, но злость в нем водка встревожила. – Я его в госпитале встретил. У жены что-то сердце стало пошаливать после визита Вагина. Она, видно, тоже устала от гор. Я к ней в госпиталь часто ездил. По вечерам, конечно. Там-то я и встретил знакомого, фамилию не буду называть, не люблю я этого. Поговорили мы с ним хорошо. До трех часов ночи тот же коньяк пили и ничего. Да не мог мне, понимаешь, Зураб налить бурды, не мог. В чем дело, не пойму. Хоть убей не пойму. Похоже, кто-то пургену всыпал в канистру. Но кто? И зачем? И как? Я же канистру опечатал, понимаешь. При Вагине! Дурдом, да и только.
После разговора в госпитале со своим бывшим командиром роты, который дослужился до генерал-майора и уволился года два назад в запас, Семенов возвращался в часть на своем УАЗике грустный. Что-то не заладилось у него со службой. А может быть, не со службой, а с людьми, с офицерами. Не понимали они его. И он их не понимал. Солдафоном его назвать было никак нельзя. Требовательный командир – да. За солдатика горой, солдаты его любили. Что говорить! Он до сорока пяти лет с ними в футбол играл, да в волейбол. И заставлял офицеров заниматься физической культурой и спортом. Хозяином был. С местными властями общий язык находил. Но почему, почему не заладились у него отношения с офицерами. Почему он был среди них чужаком?! Особенно не любили его те, для кого дивизион являлся всего лишь ступенькой в карьере. Таких людей он распознавал после первой же беседы. Даже не заглядывая в анкетные данные.
