После выступления прокурора адвокат обратился к судье:
– Ваша честь! Внезапно открылись новые обстоятельства дела, я прошу Вас объявить перерыв и дать мне возможность побеседовать с моей подзащитной.
Все участники процесса с нескрываемым недоумением, ропотом и досадой смотрели на адвоката: какие дополнительные обстоятельства могли возникнуть? Женщина в клетке вскидывала взгляд, в котором вдруг появились осознанность, беспокойство, на адвоката, на судью, на прокурора; руки ее дрожали, она беспокойно шарила ими по коленям, поправляла свои бесформенные лохмы, она как бы начала оживать и понимать, где она и что происходит вокруг.
Адвокат повторил свою просьбу. Судья с видимым неудовольствием – все же понятно, улики представлены, подсудимая свою вину не отрицает, дело практически решенное – все-таки объявил о переносе рассмотрения дела на другой срок.
Прокурор смотрел на защитника, хорошо ему знакомого еще со студенческих лет, не просто с удивлением, а со злым любопытством. Ладно бы деньги ему заплатили огромные или хоть какая-то заинтересованность в исходе дела была бы, а то ведь его назначили защитником сумасшедшей бабки, и ничего, кроме траты времени, этот процесс ему не давал…
Старуха – да какая уж старуха, ей еще до шестидесяти жить да жить! – стала разговаривать с адвокатом.
Первым делом она спросила о дочери: где она? Где живет, есть ли у нее семья, чем она занимается? Ни одному слову Петра перед его кончиной она не верила. А что адвокат мог ей ответить? Что женщина отказалась от матери? Что он не знает, где ее искать, а главное, кого искать? Мать знала только ее имя и фамилию, ту фамилию, что дали ей при рождении ее старшая сестра и ее муж, взявшие у еще не достигшей пятнадцатилетнего возраста девочки тайно рожденную недоношенную крошку.
Это была хоть какая-то ниточка, тоненькая-претоненькая, но все-таки она давала видимость надежды отыскать в огромном мегаполисе человека почти без всяких данных о нем.
Адвокат стал делать запросы по месту проживания ее приемных родителей в Эстонии, где отец дослуживал службу после Белоруссии и Узбекистана; там они и умерли с женою в один день и, наверное, в один час. Жили они тогда уже вдвоем и к той поре пили запойно оба, так и умерли, напившись какой-то паленой водки. Где к той поре была их двадцатипятилетняя непокорная, дерзкая, гулящая приемная дочь, они не знали.
После очередного ее загула вымотанные постоянной тревогой и поисками приемные родители, принявшие теперь уже необходимую очередную «дозу» и вконец измотанные этой тревогой и беспокойством, вдруг в сердцах и в отчаянии объявили ей, что она – подкидыш, что они ее растили оттого, что своего ребенка не могли иметь, что родила ее пятнадцатилетняя младшая сестра матери, а они не сбросили ее в детдом, кровь-то родная, растили и холили, а теперь у них уже больше нет сил терпеть все ее выходки.
