Сара Семеновна Маслова-Лашанская преподавала нам теорию и практику шведского языка и была непререкаемым авторитетом. Маленького роста, изящная, без возраста. Автор учебников и монографий, доктор наук, член партии, орденоносец. Ни разу не была заграницей и не получила звания профессора: национальность не титульная. Когда Сара Семеновна, увлекшись, забывала отпустить нас на перемену, в дверь просовывалась голова профессора Маслова, мужа. «Сарунчик, не мучай студентов, перерыв!»
Любимые, неповторимые Сара Семеновна и Михаил Иванович. Давно истлели их кости, остались труды и портреты на кафедральной стене.
Полвека назад на филологическом факультете встречались осколки блистательной довоенной науки, чудом уцелевшие безродные космополиты. Как сверкающие горные вершины, возвышались они над тем, во что превратился филфак после всех чисток и идеологических кампаний - болото с лягушками.
Курс «Введение в литературоведение» читал нам профессор В. М. Жирмунский. Не понимаю, почему ученый с мировым именем должен был рассыпать бисер перед нами, недоумками-второкурсниками. Наверно, ничего другого ему предложить не могли. Литературоведение нас не интересовало: слушали вполуха, лекции не записывали, играли в крестики-нолики. Стоять на ногах Виктору Максимовичу было трудно, он тяжело дышал, по лбу струился пот. Наступил день экзамена. Вся группа, десять человек, разложив на коленях шпаргалки, преданно смотрела на Виктора Максимовича. «Товарищ Толстая, расскажите нам о литературном произведении как художественном единстве». Профессор Жирмунский раскрыл учебник и показал мне тот раздел, откуда можно было списать, даже указал страницу. И так - каждому студенту. Потом он сел, закрылся газетой и затих.
Профессор Макогоненко читал нам курс русской литературы. Не запомнила, то ли о Пушкине, то ли о Гоголе. Девчонки и не вслушивались, о чем он там говорил, все пожирали его, красавца, глазами. Высокий, крупный, элегантный, с сигарой во рту. Завкафедрой русской литературы, царь природы. Одна дурочка хотела покончить с собой от безответной любви к Георгию Пантелеймоновичу, еле откачали. На экзаменах Макогоненко спуску не давал, приходилось зубрить ночи напролет. На дифференцированном зачете по русской литературе я попала не к нему, а к его коллеге, Виктору Андрониковичу Мануйлову. Красавцем Мануйлов не был, зато был добряк и либерал. Я не успела рассказать профессору Мануйлову и половину того, что знала про творчество Лермонтова, а он уже поставил мне «отлично» в зачетку. На прощанье он попросил: «Наталия Никитична, если заведующий нашей кафедрой вас спросит, подтвердите, пожалуйста, что я принимаю экзамены объективно». Какие там у них, специалистов по русской литературе, были разборки, нам, студентам, знать было не дано, но вскоре Виктора Андрониковича сократили.
