Но это было не так уж важно. Самое главное - с этого момента у меня начался период запойного чтения. Читала все подряд: и старые издания, и новые, и разница в орфографии меня не очень смущала - я ее просто не замечала. Как-то раз раскрыла Гоголя, стала читать повесть «Страшная месть». «Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохший мертвец» - и рядом соответствующая иллюстрация. Я так испугалась, что дальше читала, отвернувшись, кося одним глазом на книжку.
Немалую роль в моем приобщении к русской литературе сыграл мой дядя, мамин брат Арон. Он работал корректором в газете «Красная звезда». У него не было высшего образования - родители мамы до революции тоже были богатыми (их отец зарабатывал, занимаясь извозом), и после нее их дети в вузы не допускались. Но, несмотря на статус «лишенца», Арон был самоучкой и необыкновенным эрудитом.
Моим первым иностранным языком стал немецкий: в конце 20-х он был наиболее популярным в СССР. Детей с пяти лет отдавали в так называемые «группы», которые были на каждом бульваре; я ходила заниматься на Патриаршие пруды. Нашу группу держали две пожилые дамы, потомки немцев, приглашенных в Россию Екатериной II. Так что немецкий моих преподавательниц был немного устаревшим. Между собой и с детьми им было удобнее говорить по-немецки, и через год все ребятишки уже бойко лопотали на этом языке. Нас не учили ни письму, ни чтению - только разговаривать.
В школу я пошла сразу со второго класса, причем не по своему району. По ходатайству наркома авиационной промышленности Баранова меня приняли в престижную, «правительственную» школу в Старопименовском переулке, в которой на класс младше меня училась Светлана Сталина, а на три года старше - ее брат Василий.
Я уже была во вполне сознательном возрасте, когда в Мамоновском построили МТЮЗ. Администратором там работал школьный товарищ моего отца по фамилии Бекман, и поэтому я всегда была обеспечена контрамарками. Оттуда я буквально не вылезала. Дошло до того, что я очень серьезно собиралась стать актрисой, и была в этом намерении, в общем, тверда до самых старших классов.
Хочу сказать, что мы с моими друзьями и одноклассниками росли настоящими интернационалистами и патриотами. О каких-либо проявлениях ксенофобии или доносительства не могло быть и речи: могли перестать здороваться и даже побить. Когда видели несправедливость - заступались. Намечалось молодое гражданское общество.
С Барановым, благодаря которому я очутилась в этой школе, связана страшная история - однажды мой отец должен был лететь по своим делам в Нижний Новгород, и его попросили уступить свое место Баранову, которому надо было лететь туда же. Отец уступил. Самолет разбился. Отец остался жив. Через некоторое время подобная же история приключилась с моей мамой во время показательного полета самолета «Максим Горький» она тоже уступила свое место более высокопоставленной даме - и тоже осталась жива.
