Председатель Реввоенсовета Республики, нарком по военным и морским делам, вождь Красной Армии и организатор ее победы, профессиональный революционер, родившийся 7 ноября, ближайший сотрудник и наследник Ленина, член Политбюро ЦК ВКП(б) Лев Давидович Троцкий никогда не станет для русской истории разрешенным и уважаемым лицом. Сперва проклятый, а затем и забытый советским каноном большевик номер два так и пребудет для идеологов всех партий воплощенным злодейством, крупным бесом, политическим Мефистофелем. Троцкому не поставят памятник на Арбатской площади, у созданного им Минобороны, его не перезахоронят на Красной площади в рамках лицемерного «примирения и согласия», а имя его если и помянут какие сановники в своих бесконечных речах, то лишь в ругательном смысле. И даже в школьном учебнике, изданном в какие угодно, прошлые и будущие времена, он не будет никем, кроме как палачом, агентом заграничных клик, авантюристом, врагом СССР, России, Свободных Северных Территорий, или как они там еще будут себя называть.
Но вся эта протяжная, на столетия, брань и хула не способна оскорбить его беспокойный и в то же время величественный дух - даже если в тех местах, где он пребывает ныне, земные новости имеют хоть какое-то значение. «Нет существа более отвратительного, чем накопляющий мелкий буржуа», - Лев Давидович более всего не любил торжествующее, победительное мещанство и не ждал от него никаких почестей, тем более посмертных. Почетный караул у его праха, когда бы его выстроили товарищи зюгановы, был бы ему вполне омерзителен. Это запрещенное имя - Троцкий: какое счастье думать, что уж оно-то никогда не сделается казенным, никогда не покроется слоем той официальной кондитерской пошлости, что сопровождала весь двадцатый век его учителя и единственного начальника. Так не вовремя ушедшего покровителя, на похороны которого он так и не успел из своего больничного Сухуми, тем самым безнадежно исключив себя из череды всех грядущих советских царьков - потому что царьки те являлись из похоронных комиссий, в то время как Троцкому из всех ритуалов суждены были только исключение, изгнание и приговор.
Каким его стоило бы помнить теперь, когда все проклятия по троцкистскому поводу потеряли смертельную силу? Какие сцены из мемуарных свидетельств точнее всего передают образ наркомвоенмора во всем великолепии его эпохи, трагически сгинувших двадцатых годов? Например, исключительно красочной кажется мне зарисовка Шаламова:
