Развивая этот образ, можно сказать, что создание открытого общества неизбежно ведет к созданию общества закрытого, которое является его реальным содержанием и внутренним мотором.
Так называемый «средний класс» оттого и не поддается внятному определению, что один и тот же человек в условиях демократии играет одновременно две социальные роли — и эти роли исключают друг друга. Гражданин выражает свою неподкупную гражданскую волю на выборах, но волю работника корпорации он может выразить только исполняя приказы начальства. Более того, в качестве свободного гражданина он борется за право функционировать как винтик тоталитарной модели — и эта удивительная социальная инженерия сделала невозможными всякие революции в принципе. Представитель среднего класса должен сам себе набить морду и построить баррикаду поперек своей гостиной.
Никакая беда не пробудит к общественной жизни это существо — оно и само не знает, за что надо бороться. Некогда Чехов выразил это состояние так: «чего-то хочется — то ли конституции, то ли севрюжины с хреном», и этот роковой выбор до сих пор не произведен, хотя написано немало конституций, а севрюжины съедено немерено.
С одной стороны, наши идеалы — это выборная система, правовое государство, единый для всех закон. С другой стороны, работаем мы в такой организации, которая может функционировать только по директивным правилам, по собственным законам. И это сочетание корпоративной морали и общественных идеалов привело к дикой путанице в мозгах демократических граждан. Кто-то им сказал, что одно не противоречит другому: можно быть директором нефтяной корпорации и депутатом парламента, менеджером газовой державы и членом демократической партии. Мораль корпорации словно бы не мешала морали открытого общества, и даже ее поддерживала: ведь не за бедное же открытое общество мы голосовали, но за богатое. Homo corporativus растерян прежде всего потому, что не знает, что именно жалеть — утраченные демократические свободы или рассыпавшееся корпоративное рабство.
Люмпен-миллиардеры и акции гражданского общества
История всех существующих постиндустриальных обществ есть история борьбы корпораций с общественным сознанием. Прочти Маркс это определение, он бы задохнулся от смеха: разве борьба классов не подразумевает того же? И однако, корпорация отменила саму надобность в гражданском сознании тем, что воспроизвела общество в миниатюре, — и нужда в реальном обществе отпала. Точно так же, как во время войны помехой войскам является гражданское население (Брехт предлагал десантировать мирное население в тыл врагу: пусть враг с ним валандается как хочет, а у нас руки свободны), так во времена больших приобретений помехой является общество. Народ еще пригодится — его можно доить; а общество только мешает своими наивными договоренностями и обязательствами. Последние десятилетия вызвали к жизни поразительный социальный тип — люмпен-миллиардера. Возник он столь же неизбежно, как некогда возник люмпен-пролетариат: если последний возник как следствие абсолютного обнищания, то люмпен-миллиардер возник как следствие предельного обогащения, которое так же, как и нищета, отменяет любые общественные долги.
