Игорь Петрович вздохнул облегченно: нет, не Саша.
И тут же перехватил взгляд матроса, смотревшего жадно на флягу. Сергушин машинально снял ее с ремня и подал.
Матрос впился губами в горлышко… Потом, словно опомнившись, оторвался от фляги и, поболтав ее — не все ли выпил? — виновато посмотрел на Сергушина.
— Пей, пей! — сказал Игорь Петрович, про себя отметив, что больше, чем наполовину, фляга пуста.
— Не! Нельзя, батя. Я еще крепок. Корешу надо бы оставить: глазам его считай — хана.
— Как… хана? — переспросил Сергушин.
Второй матрос, постарше, полулежал на земле, прислонившись спиной к обгоревшему стволу дерева. На глазах повязка. По лицу — такие же кровавые разводы, как у Генки.
«Поуродовало ж вас!»— ужаснулся Сергушин и заспешил снять бидончик с водой.
— Степ!.. Вода! — сказал Генка, протягивая флягу.
Тот ощупью взял флягу, снял повязку, налил осторожно воды в ладонь и стал промывать глаза. Потом смотрел на небо, снова промывал глаза и снова — взгляд на небо.
— Тьма!.. Ни зги! — и крепко, по-матросски, выругался.
— Пройдет, Степа! Это сразу обожгло, а оно пройдет, верь!
— Не девка, не уговаривай… — И погрозил кулаком в небо: — Ну, сволочи! Заплатите сполна!
Матрос вернул флягу, не смочив даже губ.
— Что там в городе? — спросил.
Вопрос застал Сергушина врасплох.
— Бегут… Все бегут! — не нашелся что ответить Игорь Петрович.
— Как это… «все»?! — слепой матрос резко повернулся в сторону говорившего. — Мы-то стоим!.. Не все, значит! — и уставился невидящими глазами. — Ты тоже… бежишь?
Сергушин обидно задышал.
— Куда ж мне… старику, бежать? — инстинктивно потрогал бородку, которую недавно неизвестно зачем стал отращивать.
— Хромой он! — вступился за Сергушина Генка.
— Ранен, что ли? Это зря! — и насторожился, — Ты, старик, давай в укрытие! Слышу
— гад ползет по небу, как бы тебе хана не была.
И вдруг вскочил на ноги.
— Полундра!.. Чую гада! Генка — гляди туда! — ткнул пальцем в сторону Северной.
Генка напряг зрение.
— Точно! «Мессер»! — и кинулся к зенитке.
Степан привычно всталрядом у снарядов. Сергушин едва успел поднять глаза, как увидел «мессера»: шелпрямым курсом на них.
— Ложись, батя! — крикнул Генка.
Ударила зенитка раз, другой третий.
Рев самолета на бреющем полете оглушил Сергушина. Он припал к земле, съежился в комок. Страх быть убитым осколком, шальной пулей вдруг пробудил в нем острую жажду жизни.
И вместе с тем ожег: было совестно перед Генкой и слепым матросом, что вот так трусливо прилип от страха к земле, как кутенок.
