— Братишки!.. Чем помочь? — вдруг заорал Игорь Петрович, не узнав своего голоса, и поднялся, решительный, готовый, казалось, на любой поединок с врагом.
— Да ложись ты! — Слова, как выстрел, швырнули Сергушина вновь на землю.
Все длилось секунды.
Зенитка не смогла отвлечь на себя огонь, и «мессер» полетел бомбить к Херсонесскому маяку.
Стало тихо-тихо.
Степан поправил сбившуюся повязку с глаз.
— Ты, мил человек, — сказал Сергушину, — дуй отсюда. Тут у нас свой разговор с фрицем. А то, гляди, шандарахнет бомбочка — тебе и амба. Дома, поди, жена, дети, внуки. Нехорошо получится. Одним словом, будь, старик, здоров! А за водицу — от всего Черноморского флота — спасибо! — и протянул наугад руку.
Игорь Петрович пожал руку, но пытался возразить против ухода. Генка обнял его:
— Нельзя, батя! Ни-ни!.. Тут тебе — гроб. Топай лучше в Камышовую, на любую
посудину садись и дуй, если успеешь.
Игорь Петрович снова очутился на шоссе. Шел подавленный и вместе с тем просветленный. Непонятное чувство завладело им. Ладонь все еще ощущала крепкое пожатие руки слепого матроса. Никто, никто не пожимал ему руку с такой благодарной теплотой… Да еще — «от всего Черноморского флота!»
За что?.. За флягу ржавой воды, которую он ежедневно доставал и… поливал цветы. А матросам она — на вес золота! Да какое там золото! Вода — жизнь, в тысячу раз дороже золота.
— Эй, папаша! — услышал он. — Да куда ж ты?.. Фрицам в зубы?..
Генка показывал рукой, чтоб шел в сторону Камышовой.
— Я сейчас, сейчас, ребята! — закричал Сергушин и поднял пустую флягу. — Наполню и приду… приду!..
Взойдя снова на лестницу, Игорь Петрович обернулся: не видна ли зенитка?
И вдруг почувствовал нарастающий гул… С северной стороны прямо на него летел стервятник. Первая мысль — метнуться в сторону. Но он не мог двинуться с места, словно его околдовали эти летящие на него крылья, клейменные свастикой. И понял: конец! Только стиснул зубы от обиды: так вот запросто, по-глупому, трусливо приходится отдать жизнь.
Грохот нарастал. Казалось, черная гора обрушилась на него, маленького, съежившегося человечка, — и спасения никакого не было.
— А-ааааа! — закричал Сергушин. — А-аааа!.. Га-аад!.. Сво-оолочь!!! А вот… а вот не бо-о-оюсь! Не боюсь!.. Вот не страшно! Не стра-а-ашно!..
Прикусив от страха губу, Сергушин вдруг выпрямился во весь рост и шагнул вперед.
— Не-е-ет! Не боюсь! Не боюсь!!! — кричал и кричал.
В нескольких метрах от него полукругом взметнулись от земли столбики пыли, в ушах четко отозвался дробный перестук. А Сергушин шел и шел, закрыв глаза ладонью, словно это спасало от смертельных струй,
