Долго стояла она у дверей акушерки, борясь с одолевающими ее сомнениями: «Глупо ехать к этим Тарабаям на их дурацкую вечеринку… Было бы, пожалуй, разумнее повернуть обратно…»
А потом тянулся длинный двадцатичетырехверстный путь, и она сидела печальная и убитая, созерцая пустынные поля, над которыми нависло низкое, хмурое и холодное небо, унылое небо близящейся к концу зимы; и еще пришибленней и ничтожней казалась себе оттого, что далеко позади, по ведущей к Тарабаю дороге, мчались две пары барских саней, принадлежавшие отцу ее бывшего жениха, звоном бубенцов нарушая тишину полей.
Она думала: «Ох, акушерка Шац… пусть бы хоть она приехала туда…»
Через полчаса эти быстро мчащиеся санки догнали ее и поравнялись с нею справа и слева. Седоки, мчавшиеся в щегольских санях по обе стороны ее коляски, не произнесли при этом ни слова по ее адресу, словно не заметили ее. Глядя на них, точно сквозь сон, Миреле заметила: в санях сидел, глубоко о чем-то задумавшись, ее бывший жених, а из других саней сестры его, тепло закутанные, кричали чуть не над самым ее ухом:
— Вова, а не забыл ты захватить?..
Перекликались через ее голову так спокойно и деловито, как будто она была каким-то неодушевленным предметом, и ждали, чтоб он в ответ кивнул им головой; а потом быстро мчались вперед, оставляя ее далеко позади.
Когда обе пары саней уже приближались к далекой черте горизонта и казались совсем маленькими, Миреле стряхнула с себя овладевшую ею полудремоту, и глазам ее представилось такое зрелище: мальчишка-кучеренок, стоя на козлах, стегал без устали заморенных лошаденок, которые подпрыгивали, напрягая последние силы: он, очевидно, пытался догнать умчавшиеся вперед сани. Миреле стремительно рванулась с места и ударила кучеренка по спине:
— Ах, дурак, дурак ты несчастный! И давно ты так гонишь этих заморенных кляч?
Мальчишка смутился, остановил еле дышавших лошадей, пристыженно слез с облучка и добрых полчаса провозился, подвязывая лопнувшие постромки.
А она сидела такая унылая в своих санях и все журила его:
— Уж она-то, наверное, была бы рада, если б несчастные клячонки околели в один прекрасный день. Но пока они еще кое-как перебиваются, нужно их пожалеть и не изводить побоями.
Уже стемнело, когда она въехала в село; в богатых крестьянских домах зажигались огни, и освещенные окна поглядывали на ее незнакомую бричку взглядом, который становился все равнодушнее и суровее.
«Здешние мужики живут ладно и богато, — казалось, говорил этот взгляд, — у них и земля есть, и под боком — сахарный завод, который кормит их досыта всю зиму».
