— Им незнакомы… — он хотел сказать «люди», но не смог обнаружить в памяти этого слова. — На них никогда не охотились.
Какие-то слова снова и снова возникали у него в сознании, но он не был окончательно уверен в их значении. Они появлялись сами по себе, но были всего лишь знакомыми звуками, не ассоциировавшимися с понятиями, не имевшими смысла. И вместе с тем он ощутил в себе возрождение давно забытых чувств, знакомых, как и слова, но иначе — понятнее, естественнее, чувств, которыми жили когда-то его предки и которые до сей поры прятались глубоко в подсознании.
Что это за чувства? Откуда они? Они казались далекими, как звезды, и в то же время были непосредственно в нем, в его крови, в нервах, в каждой клеточке его плоти. Когда-то давным-давно… А когда это — давно?
Думать становилось все труднее, значительно легче и естественнее было просто чувствовать. Он уже не в состоянии был думать подолгу — чувства поднимались в нем и топили в себе все попытки осмыслить происходящее.
Этот огромный и ужасный медведь — ни один нерв не дернулся, ни один мускул не шевельнулся, когда едкий запах зверя проник в ноздри человека, когда густая шерсть скользнула по голой руке. Он чувствовал, что где-то присутствует опасность, но не здесь. Где-то строились коварные и безжалостные планы против него… и против этого прекрасного и дружелюбного животного, которое понюхало его, удовлетворило свой интерес и спокойно отправилось по более важным делам. Да, где-то незнакомые враждебные силы, охваченные непонятным стремлением убивать, строят жестокие планы погони, выслеживания, охоты — но не здесь. Здесь он в безопасности, здесь ему ничто не угрожает. Здесь он счастлив. Здесь можно бродить сколько душе угодно, потому что глаза не бросают встревоженных взглядов в лесную чащу, не поднимается настороженно ухо, уловив подозрительный шум, и не трепещут почувствовавшие запах опасности ноздри. Он это чувствовал, не облекая свои ощущения в слова. А еще он чувствовал голод и жажду.
Что-то неуловимое наконец подтолкнуло его к действию. У ног он увидел свой котелок и поднял его. Спички — он хранил их в металлической коробочке с завинчивающейся крышкой, где они всегда оставались сухими, — сами оказались в руке. Подобрав несколько сухих веток, он уже наклонился, чтобы разжечь их, как вдруг с ужасом отпрянул, едва поборов в себе желание убежать.
Огонь. Что такое огонь? Мысль об огне была для него невыносима, невозможна, потому что он смертельно боялся огня. Он зашвырнул металлическую коробочку следом за ружьем и убедился, что она, в последний раз мелькнув гладкой поверхностью в лучах заходящего солнца и взорвав водную гладь маленьким фонтаном брызг, благополучно опустилась на дно. Взглянув на котелок, он понял, что это изделие для него совершенно бесполезно, как бесполезны и мелкие черные крупинки, которые он собирался заварить в воде. Эти ставшие незнакомыми предметы не вызывали в нем страха, просто они были не нужны ему, он не знал, что с ними делать. Он забыл, именно забыл, для чего они предназначены. Эта странная забывчивость захватывала его все более решительно, с каждой минутой расширяясь и подавляя собой остатки памяти. Однако жажду утолить не мешало бы.
