— Ну и бьют! — сказал кто-то за моей спиной. — Снарядов не жалеют. Видно, немцы сильно прут. Сколько их намолотили, а все не остановить.
Вскоре мы вошли в зону такого невообразимого грохота, что не слышали собственных голосов.
Я посмотрел в сторону Ленинграда. Налет авиации продолжался, В небе метались лучи прожекторов. Пожары не унимались, над городом стояло зарево.
Наш катер, стороной обходя стреляющие корабли, лавируя между транспортами и баржами, сигналя постам наблюдения, миновал Морские ворота и доставил нас в Итальянский пруд к штабной пристани.
Затемненное здание штаба снаружи казалось необитаемым. Под синей лампочкой я заметил часового в каске. Он жестом показал, куда нужно идти.
В вестибюле тоже стояли часовые с полуавтоматами, а у телефонов сидели строгие старшины.
Интендант с тремя серебристыми нашивками, проверив наши предписания, коротко сказал:
— Проходите.
Оставив чемодан в закутке раздевалки, я отправился разыскивать второй отдел политуправления.
В тускло освещенный коридор доносился стрекот пишущих машинок, громкие голоса оперативников, диктующих приказы, звонки телефонов, какое-то гудение, дробный стук ключей радистов. Висел слоистый табачный дым.
В комнатах политуправления взлохмаченные инструкторы сидели в расстегнутых кителях. Одни принимали по телефонам донесения, другие сами печатали на машинках сводки, третьи, зарывшись в бумаги, что-то писали. Я обратился к инструктору по печати, который, чуть ли не водя носом по узкой полоске бумаги, вычитывал гранки воззвания моряков к ленинградцам. Оторвавшись от чтения, он некоторое время близоруко смотрел на меня и не понимал, чего я от него хочу, а постигнув, неохотно поднялся и сказал:
— Пройдем к полковому комиссару.
Он провел меня в небольшую комнату к начальнику второго отдела Добролюбову. Полковой только что вернулся с фронта и был возбужден.
— Писателю не здесь, а на Пулковских высотах следовало быть! — воскликнул он.
— С охотой, но… меня послали сюда.
— Это не к вам лично. Но стоило бы посмотреть, как герой гражданской войны Клим Ворошилов у Пулковских высот с моряками в атаку ходил!
Эта весть не вызвала у меня восторга.
— Неужели так плохи наши дела, что главнокомандующий вынужден ходить в атаку? — с тревогой спросил я.
Мой вопрос смутил полкового комиссара, он поспешил отпустить инструктора и, когда мы остались вдвоем, доверительно сообщил:
— Положение очень тяжелое. Фашист, сволочь, прет и прет. Измолотим одну дивизию — на подходе другая! Гитлер пообещал, что после взятия Ленинграда кончится война. Вот они и лезут. Прямо одержимые! Наша первая бригада с ходу в бой вступила. Третий день дерется на Пулковских высотах. Положение отчаянное. Устали орлы, на ногах едва держатся. Ворошилов, видно, решил взбодрить. Схватил винтовку и пошел впереди. У комбрига дух захватило: «А вдруг убьют маршала, — беды не оберешься!» Подобрал самых отчаянных ребят и кинулся прикрывать Климента Ефремовича. В общем, страху натерпелись и он и комиссар. Но Ворошилов воодушевил моряков — за день больше десяти атак отбили!
