Извозчика можно достать — от 500 р. конец.
Мухи. Тишина. Если кто-нибудь не возвращается домой — значит, его арестовали. Так арестовали мужа нашей квартирной соседки, древнего-древнего старика. Он не был, да и не мог быть причастен к „контрреволюции“, он просто шел по Гороховой[11]. И домой не пришел. Несчастная старуха неделю сходила с ума, а когда наконец узнала, где он сидит, и собралась послать ему еду (заключенные кормятся только тем, что им присылают „с воли“) — то оказалось, что старец уже умер. От воспаления легких или от голода.
Так же не вернулся домой другой старик, знакомый З. Этот зашел случайно в швейцарское посольство, а там засада.
Еще не умер, сидит до сих пор. Любопытно, что он давно на большевистской же службе, в каком-то учреждении, которое его от Гороховой требует, он нужен… Но Гороховая не отдает.
Опять неудавшаяся гроза, какое лето странное!
Но посвежело.
А в общем ничего не изменяется. Пыталась целый день продавать старые башмаки. Не дают полторы тысячи, — малы. Отдала задешево. Есть-то надо.
Еще одного надо записать в синодик. Передался большевикам А. Ф. Кони. Известный всему Петербургу сенатор Кони, писатель и лектор, хромой, 75-летний старец. За пролетку и крупу решил „служить пролетариату“. Написал об этом „самому“ Луначарскому. Тот бросился читать письмо всюду: „Товарищи, А. Ф. Кони — наш! Вот его письмо“. Уже объявлены какие-то лекции Кони — красноармейцам.
Самое жалкое — это что он, кажется, не очень и нуждался. Дима[12] не так давно был у него. Зачем же это на старости лет? Крупы будет больше, будут за ним на лекции пролетку посылать, — но ведь стыдно!»
Но тройственная семья не торопилась сбежать за границу. В воцарившемся информационном голоде все жили слухами. В сентябре 1919 года ждали, что Петроград займет наступавший из Эстонии Юденич.
Не дождались. Спокойно уехать было уже поздно. Оставалось тайком бежать. Надо заметить, что к тому времени семья несколько разрослась. У ставших маститыми Гиппиус и Мережковского и раньше бывали секретари, но студент филологического факультета Петроградского университета и, естественно, поэт Владимир Злобин стал особенно близким. Пятидесятилетняя Зинаида Николаевна уже не делала попыток псевдособлазнения. Тройная семья уже стала напоминать доживающих свой век пенсионеров. Но доживать хотелось не в охваченной Гражданской войной, ограбленной и обнищавшей стране. В условиях разрухи молодой Злобин обладал способностью выгодно продавать вещи, доставать продукты, чтобы выжить.
