На мгновение воцарилась тишина. Затем Шимона потупила глаза и сказала:
— Ну конечно… я понимаю… Вы ведь не можете жениться… на дочери актера… но…
— О Господи, да дело вовсе не в этом! — нетерпеливо перебил ее герцог. — Неужели вы и вправду подумали, что я…
Он запнулся и продолжал уже более спокойным тоном:
— Нет на свете мужчины, который не был бы в высшей степени счастлив, имей он право назвать себя вашим мужем.
Шимона взглянула на герцога, и в ее взгляде он прочитал искреннее удивление.
— Я сейчас вам все объясню, — сказал он, — только прошу вас — сядьте на стул. Пока вы так близко, я не в силах вымолвить ни слова.
Смущенная, но покорная, Шимона поднялась с коврика и направилась к стулу, стоявшему возле камина напротив кресла герцога. Сев, она устремила на него свой взгляд и стиснула руки, лежавшие на коленях.
Однако герцог отвел глаза и, глядя немигающим взглядом на огонь, начал так:
— Я собираюсь рассказать вам о себе, но не затем, чтобы оправдать собственное поведение и образ жизни, а просто мне необходимо разъяснить вам истинную причину только что сказанных слов.
Шимона молча ждала. После некоторой паузы герцог произнес:
— Вряд ли вам случалось слышать о моем отце… Он был известен под именем Герцога-Молельщика. Это был лицемерный, недалекий человек, настоящий фанатик по отношению ко всему, что он считал греховным.
Снова наступило молчание. Казалось, герцог подыскивает нужные слова. Наконец он продолжил:
— Невозможно описать словами мою жизнь с таким отцом, особенно после того, как умерла моя мать. Сейчас, мысленно возвращаясь к той поре, я прихожу к выводу, что у него, вероятно, были вконец расстроены нервы, а возможно, он даже был настоящим сумасшедшим.
В голосе герцога зазвучали циничные нотки:
— Если кто и мог отвратить ребенка от религии, то это, несомненно, такой человек, как мой отец. По утрам вся наша семья вместе со слугами собиралась на молитву, и длилась она невероятно долго. То же самое повторялось по вечерам. Все, что есть в жизни веселого, увлекательного, интересного, безжалостно изгонялось, а любые развлечения были строго запрещены.
— А почему он был таким? — тихо спросила Шимона.
— Бог его знает! — ответил герцог. — Я же знаю только одно: с тех пор как умерла моя мать — мне было тогда всего семь лет, — я жил как в аду…
Шимона издала сочувственный вздох, и герцог продолжил свой рассказ:
