— Мириам… Я не понимаю… — Опять стало тихо. — Совершенно не понимаю.
Сколько же потребуется времени, чтобы он завел разговор о детях? Если разобраться, он думал пока только о себе. Об этой своей премьере. Она перегнулась через перила балкона, точь-в-точь как накануне вечером. Шезлонг, в котором вчера сидел Брюс Кеннеди, стоял на том же месте. Сейчас в нем лежало чье-то цветастое полотенце, хозяин которого, очевидно, плавал в бассейне.
Вчера вечером отблески фонарей возле бассейна еще ярче высветили обилие белого в его глазах, чем при первой встрече в зале, где они завтракали. Стакан был всего один, а бар закрыт. Сначала она придвинула свой стул в ноги к шезлонгу, а потом, потом…
— На твоем месте… — послышался в трубке голос Бена. — На твоем месте я бы не стал так поступать, Мириам. Мне бы не хотелось… пойми меня правильно, я очень хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала, чтобы ты поправилась. Но дело не только в премьере. Я хочу, чтобы в этот вечер ты была рядом, а если ты считаешь всю затею слишком шумной, мы придумаем что-нибудь потише. Поужинаем вдвоем, только ты и я? А после фильма поезжай домой, если тебе невыносима суматоха.
На сей раз перед тем, как спуститься вниз, она надела тонкое белое платье по щиколотку. Потому что не… Ей не хотелось, чтобы…
— Ладно, тогда вот что, — сказал Бен. — Поступай как знаешь. В конце концов, дело не только во мне. Но в Алексе и Саре. Не знаю, как я им объясню, что ты не приедешь. Они ждут не дождутся воскресенья, когда вместе встретят маму в аэропорту. Сегодня весь день рисовали что-то для тебя, попросили краски, собираются нарисовать плакат «Добро пожаловать домой, мама»…
В этом длинном платье почти до пола он не увидит ее коленку. Она села и скрестила ноги. Этого-то и нельзя было делать, как она поняла потом. А может быть, как раз и надо. Да уж, дурь какая-то, как вышло, так и вышло.
You are bleeding …[56] С некоторым усилием он приподнялся в шезлонге и сел, несколько капель виски выплеснулись из стакана и упали на ногу, покрытую кустиками волосков, рядом с тем местом, где заканчивалась штанина его черных спортивных брюк.
Она сидела в тени, вне света фонаря. Оттого и пятно на белом платье казалось скорее черным или неопределенного цвета, чем красным, — как кровь в черно-белом кино.
Let me see .[57] Ладонью он похлопал по шезлонгу, возле своих ног, сначала немного их подвинув. Но места больше не стало.
Собственно говоря, уже вставая, она сообразила, что произошло. Невидимая граница. Рано или поздно ее переступали. Иногда лишь после нескольких романтических ужинов, телефонных звонков и записок под дверью. Но, по сути, все было предопределено и известно обоим, а негласная договоренность состояла в том, чтобы чуточку оттянуть само пересечение границы.
