— Не закатывай истерику.
— Ох нет, нет!
Лон вытерла рукой глаза и, сдерживая рыдания, снова уставилась на картонный квадратик. На карточке вверху стоял штамп: «Резус — отрицательный». А ниже страшные слова: «В случае моей смерти я, нижеподписавшийся Эрнест Бикфорд, разрешаю любому медицинскому учреждению использовать мое тело и его органы без каких бы то ни было ограничений. Данное разрешение действительно для всех стран мира, где меня может настигнуть смерть». Дальше следовало пояснение, где и когда написано разрешение. И под всем этим стояла подпись: «Эрни Бикфорд». Лон схватилась руками за голову, а Квик искренне недоумевал.
— Тебя удивило, что меня зовут Эрни?
— Квик! Ох, Квик!
— Да ты вдумайся в то, что там написано: «использовать». Это от слова «полезный». Если вдруг я околею, то какая разница, кому пересадят мою печень или мои глаза. Главное — это поможет кому-нибудь выжить или увидеть мир. Все бродяги так делают!
— Но только не ты! Не ты!
— Почему же?
— Ты мне нужен живой — понимаешь? Не хочу, не могу представить, что тебя будут резать на куски.
Он расхохотался.
— Какая же ты дуреха! Одевайся! Подбросишь меня, а то я и так здорово опаздываю.
* * *
Спустя пять минут они были на улице. Квик сел за руль, а Лон устроилась рядом. Она места себе не находила, словно эта карточка была извещением о его смерти. Нагнувшись к заднему сиденью, чтобы взять несколько салфеток, она вдруг заметила следующий за ними чем-то знакомый автомобиль.
— Квик…
— Что, малыш?
— За нами кто-то следит.
— Ерунда! Тебе показалось.
— Нет. Видишь большой черный «бьюик»? Похоже, моя мать что-то заподозрила.
— Ты уверена?
— Да.
— Что будем делать? Уйдем от них?
— Бесполезно. Но она мне за это заплатит.
* * *
— Передать вам сахар?
— Нет, спасибо.
Кабина, выступавшая над корпусом «боинга», была переоборудована в комнату отдыха в восточном стиле. В небольшом бассейне, выложенном голубой плиткой, играл фонтанчик воды, а вокруг прямо на полу были разложены подушки.
В Слимане Бен Слимане, несмотря на его европейские манеры и костюм, чувствовалась какая-то животная жестокость, которая приводила Пегги в смятение. Иногда она ловила на себе его брошенный украдкой взгляд, откровенный, такой, какой бывает у мужчин, когда они вас хотят или мысленно уже обладали вами. Нет, есть в нем все-таки что-то отвратительное. Тогда почему же она испытывает к этому человеку какое-то странное влечение? Нахмурившись, Пегги постаралась отогнать от себя эту гаденькую мысль.
