И вряд ли решусь в третий раз штурмовать академию. Где меня уже не допустили к экзаменам. А если и решусь, то опять провалюсь, причем с еще большим треском.
Закат, только закат.
Мама умерла, с нею уходит моя собственная жизнь.
А ну и пусть, отчаянно думал я, рассматривая рисунок.
Даже я, отрешенный от мира художник, давно чувствовал, что воздухе неспокойно. Все предвещало большую войну. Которая случится не сегодня-завтра.
Знал я также, что ввиду найденных у меня психических отклонений и общей слабости здоровья меня наверняка признают негодным и не возьмут по призыву, а отправят в какую-нибудь нестроевую часть.
Вагнер опять ревел во мне…
Меня — в нестроевую?
Этому не бывать.
Я знал, что с началом войны я обязательно прорвусь добровольцем в действующую армию, чего бы мне то ни стоило.
А попав туда, буду лезть в самое пекло. На рожон и под пули. На любой войне всегда нужны люди, которым нечего терять. И такой человек, как я, окажется чрезвычайно ценным.
А мне терять в самом деле нечего.
Умерла мама.
Умерла моя надежда стать художником.
А не имея надежды стать кем-то, прославить свое имя и оставить его в анналах истории, просто незачем жить.
И я буду воевать так, чтобы пасть смертью храбрых.
Чтобы спокойно поживающей сестре пришло с фронта извещение.
О том, что сын ее отца — никчемный слюнтяй, большеглазый истерик, льющий слезы и убежавший со смертного одра собственной матери — в самом деле герой. Спасший жизни десятку человек.
Да. Будет именно так.
Но…
Но я знал, что на войне все часто случается наоборот.
Погибают стремящиеся выжить.
И остаются невредимыми те, кому жизнь не нужна.
И я имею реальный шанс вернуться назад с той, еще не задуманной даже самими политиками войны.
Так может продиктовать моя карма.
Живым. И, возможно, невредимым.
Только уже иным, нежели теперь.
Иным…
Красная злоба на мир никуда не уйдет; искалеченное детство не забудется никогда.
Но у меня появятся силы.
И вот уж тогда я покажу всем, на что способен невостребованный художник. Отвергнутый родственниками человек, закрывшийся сейчас в своей душной каморке над листком картона с незабудками.
Я снова взглянул на рисунок.
Вода по-прежнему была красной.
Но теперь она налилась не закатом, а рассветом.
Рассветом моей собственной новой — еще не ведомой, но уже предугадываемой жизни.
Жизни, в которой я наконец встану в полный рост.
И отомщу всем и за все.
Судьбе и людям.
И всему миру, так не любящему меня сейчас.
Я уничтожу до основания весь ваш лживый ханжеский мир, — с ненавистью думал я, слыша сквозь дверь вернувшиеся голоса родственников.
