Возможно, она и сама не хотела умирать на моих глазах.
К тому же я знал, что при любой болезни одним из лучших лекарств служат положительные эмоции.
Я чувствовал, что ей будет спокойнее уходить, зная, что ее выдающийся сын пристроен и учится в столице на художника.
Уверен, мысль о том, что я растрачиваю время и притупляю свой талант около нее, была бы ей самой невыносима.
В доме имелись деньги; не представлял проблем ни наем сиделки, ни необходимые через некоторое время — я знал это! — уколы морфия.
Все могло обойтись без меня.
А меня не ждало искусство.
Возможно, конечно, кусочком сознания, противящемся смерти в одиночестве — не считать же глупую сестру — маме хотелось, чтобы ради нее я остался.
И однажды, внутренне сжавшись в ожидании ответа, я спросил прямо — не хочет ли она, чтобы я отменил свой отъезд?
И честное слово, ответь мама утвердительно я никуда бы не уехал.
Жил бы около нее. Ходил бы в аптеку за лекарствами, принимал бы врачей, вызывал медсестер с уколами. Продолжая по-прежнему редкие часы проводить около мольберта или бродить с этюдником по окрестностям, отложив свое утверждение в положении художника на неопределенный срок.
Честно слово, я сделал бы именно так — даже если бы потом пришлось жалеть о потерянном времени.
Но мама категорически настаивала, чтобы я учился…
И я уехал.
И ехал уже несколько часов.
Мамины булочки были съедены, корзинка опустела.
И грустные мысли о прошлом и покинутом мною настоящем ушли куда-то назад. Вместе с оставшимися за спиной рельсами.
И уже вот-вот за окнами поезда должны были показаться предместья столицы.
Где меня ждало новое светлое будущее.
Будущее в самом деле ждало меня.
Еле дождалось.
Но оказалось отнюдь не светлым.
В столичную Академию изящных искусств меня не приняли.
Возможно, это уже начиналось медленное заваливание всей моей прежней жизни. Основанной на единственной опоре — маме.
Наверное, так. Несомненно, именно так.
Поскольку моя карма твердо вела меня по дороге искусства. И цель моей жизни заключалась в достижении вершины живописного мастерства.
Меня ожидало воцарение на недосягаемой высоте. На пике власти эстетического гения. Власти настолько сильной, что не требующей применения. А удовлетворяющейся лишь констатацией собственного существования.
А меня не приняли.
Это был удар судьбы.
Нанесенный сзади и совершенно неожиданно.
Вопреки карме, в которую я веровал.
Вопреки руке провидения, которая уверенно вела меня вперед, позволив оставить за спиной даже неизлечимо больную маму.
