Поэтому смысл жизни заключается в том, чтобы оказаться на верху пирамиды. Сделаться носителем высшей необоримой силы — чтобы иметь возможность спокойно жить, не опасаясь унижения.
Но я не собирался взбираться на вершину пирамиды.
Мне не нужна была власть — ни промежуточная, ни абсолютная.
Я хотел быть просто свободным художником и жить в мире своих иллюзий, покинув реальных людей.
Потому что я понимал: если мир тебя не удовлетворяет, то существуют два пути.
Переделать его или уйти.
Более реальным мне виделся второй вариант.
Мысля себя свободным художником, я не отдавал себе отчета, кем именно хочу быть.
Судьба одарила меня талантами просто без меры.
Я был с детства глубоко склонен к искусству.
К искусству вообще; я имел способности в любой его области.
Я сочинял стихи, играл на пианино, рисовал и писал красками.
Я мог стать поэтом, музыкантом, композитором, художником, архитектором.
Всех этих наклонностей во мне имелось больше, чем достаточно, поэтому я долго не мог определиться на пути.
Нашел себя я постепенно и каким-то естественным образом.
Писание стихов мне быстро наскучило.
Сочиняли многие до меня, причем перебрали практически все темы; теперь уже трудно было найти свежие слова для образов.
А они роились, перебивая друг друга. Я грезил чем-то властным, хоть и не вполне понятным самому.
Я чувствовал какие-то картины и настроения, толпящиеся в моей голове — но не доставало словарного запаса изложить это на бумаге так, чтобы мог понять кто-то другой.
Впрочем, меня мало волновал «кто-то другой». Мне было в общем глубоко наплевать на всех.
Люди казались мне настолько мелкими и предсказуемыми, что я считал ниже своего достоинства создавать что-то для них. Стихи я пытался сложить для себя. И всегда получалось, что невнятный и сумбурный мысленный хаос оказывался гораздо богаче и приносил удовольствия куда больше, нежели облеченный в сухие стручки фраз.
Правда, мои сверстники не мучились сознанием собственного несовершенства и писали стихи взапой.
Но они отличались от меня так же, как позолоченное серебро от натурального золота.
Художественное настроение в них было наносным и преходящим. И не служащим опорой жизни.
И писали они о всяческой ерунде вроде любви к девчонкам. Эта тема была для меня закрыта, поскольку я просто не представлял, что это такое.
Возможно, я мог писать героические оды или даже трагедии из всемирной истории; прошлое волновало меня, вызывая неясное томление духа. Но обдумывать сюжеты, раскладывать мысли героев по полочкам, потом излагать это на бумаге было слишком скучным и нудным занятием. Мне оно быстро надоедало.
