Незнакомец сначала как бы растерялся, видимо, не ожидая такого вопроса со стороны именно Сонечки («Я тотчас же почувствовала,— объясняла она после,— что он не мог принять меня за булочницу»), потом приподнял шляпу, даже отложил ее подальше на соседний стул и наконец ответил приятным лирическим тенором:
— Мне бы хотелось чего-нибудь выпить.
Тут Сонечка, совершенно овладев положением, с лукавой улыбкой перечислила все прохладительные напитки, какие имелись в кондитерской.
Выслушав ее с большим вниманием, молодой человек, однако, нерешительно промолвил:
— Нет, я, пожалуй, если вас не затруднит, выпил бы стакан чаю… и с булочкой… даже с двумя… у вас, я заметил, кажется, они свежие…
Потом рассмеялся, очень заразительно засмеялся, показав чудесные белые, совсем как у Дугласа Фербенкса, зубы, поправил на носу очки и добавил:
— Мне почему-то очень захотелось есть… именно сию минуту… как-то сразу, вдруг… странно… не правда ли?
— Ничего нет странного,— ответила Сонечка не без подзадоривающей игривости, тотчас же прибегнув ко второму номеру — заиграла припудренными ноздрями и округлила глаза,— после большой прогулки всегда появляется аппетит.
— А почему же вы решили, что я совершил большую прогулку?
Здесь Сонечка поджала густо-красные губы, лукаво прищурясь, по номеру три для крупного плана.
— О,— сказала она,— мне все известно, у меня фиксирующий глаз…
И упорхнула за прилавок, в комнатенку, где мамаша Нибелунговой, особа почтенная и больная, следила за кипячением чая и кофе.
— Ах, мамусенька,— вскрикнула Сонечка,— ты и представить себе не можешь, кто у нас сейчас в кондитерской!
— Конечно, какой-нибудь жулик,— равнодушно ответила мамаша, не поворачивая даже лица своего в сторону дочери, так как сделать этого никогда не могла без крайних усилий. Почтенная кондитерша была тучна безмерно и, кроме того, страдала не то водянкою, не то слоновой болезнью. Студенистый лоб ее, цвета телячьего заливного, навис ей на глаза, когда-то, по уверениям папаши Близняка, прекрасные, а теперь ревниво упрятанные в щеки, резиновыми подушками падающие на подбородок. Подбородок, в свою очередь, покоился на грудях, напоминающих перезрелые тыквы, груди сползали на живот, а сей последний тугим пшеничным мешком взгромоздился на колени, раздавленные всей этой многоэтажной тяжестью.
С той поры как Сонечкину мамашу стало разносить в стороны и ни один врач не сообразил, как ей помочь, беря, однако, с нее изрядные куши за визиты, бедная женщина пришла к непоколебимой уверенности, что все люди, если они чужие, обязательно жулики. Уверенность эта приобрела силу убеждения, когда после революции бесчисленные власти, бравшие под свою руку наш город, и те, что не признавали никакой власти, день за днем утягивали по малости близняковское барахлишко вплоть до надувной подушки из-под многотерпеливого седалища кондитерши. О советской же власти, на несколько лет прикрывшей ее кондитерскую, почтенная Близняк и вовсе не могла говорить без паники, а о служащих и молодежи, которые, по ее твердому убеждению, все были коммунистами, иначе не отзывалась, как о жуликах в квадрате. Дочь знала этот материнский пунктик, а потому, ничуть не смутившись, сказала:
