А тут еще обозлил его поп Геннадий. Увидал почтальона издали, замахал рукавами:
— Что, Фома неверный? Чувствуй! В иных местах иконы обновляются, а в иных звери личину человеческую принимают. Зрячие да увидят, имеющие уши да услышат…
— Вот до чего додумались! Тьфу! — закончил свой рассказ Клуня.— Какие же после этого порядки? Нет, думаю, так оставить нельзя… Пойду и самолично у той поганой закорлюки Козлинской до конца спытаю, что ему здесь треба. И побежал я опять к Арону Лейзеровичу, а там вижу, сидит семейство Никонинки — но двупарное, и среди них сам Клейнершехет — пьяный в дым. «Выпьем, товарищ,— кричит,— за искусство».— «А здесь,— спрашиваю я у него,— тот самый Козлинский? Если спит, говорю, разбуди, потому что у меня имеется на его имя телеграмма».— «Нет,— отвечает Арон Лейзерович,— напрасно ты его ищешь. Он как приехал, так и ушел и больше не возвращался».— «А куда же,— спрашиваю я,— он пропал?» — «Ну уж про такого человечка трудно даже сказать, куда его может занести,— отвечает мне семейство Никонинкино.— Уж мы какие выртавозы, а и то за ним не угонимся».— «Чем же он такой,— любопытствую,— замечательный?» — «А тем,— отвечает,— что он самому Дугласу Фербинсу >{14} нос утрет в лучшем виде и на такие неожиданные мерзости способен, на какие никто из нас не отважится»… Ну, тут, скажу правду, семейство Никонинкино совершенно языком заплелось и стало молоть чепуху, будто они сами видали, как тот человек на полном ходу поезда перед нашим городом из вагона выскочил с чемоданом, за милую душу на ногах удержался и пошел как ни в чем не бывало… Да я не стал больше слушать, потому что это и дураку в голову не придет — перед самой станцией прыгать с поезда.
Здесь Клуня глянул на Соню Нибелунгову и воскликнул на большом темпераменте:
— Так вот и потерялся приезжий со следу. Но удостоверяю как факт, что не будь я Клуня, коли не поддену того Фербинса, как…
Однако фразы не закончил, оборвав на полуслове, разинув рот и ошарашенно уставясь глазами в одну точку. Все невольно последовали за его взглядом и тоже как бы принизились.
В кондитерскую входил мерной стопой некий молодой человек в сером костюме, в гетрах, фетровой шляпе, нечисто выбритый и в роговых круглых очках. Он учтиво поклонился Сонечке, оглянулся по сторонам, заметил столик в тени, сел и деликатно постучал трубкой по пепельнице.
>Глава шестая
Что зафиксировал киноглаз
Первой пришла в себя Сонечка Нибелунгова. Уверенная в своих неоспоримых достоинствах, она никогда не лишалась присутствия духа, частенько лишая его других. Призвав на помощь один из своих номеров, то есть вскинув голову, передернув плечиками, отчего, заплетенные на сей раз в тугие косы, ее изумительные волосы заходили за ее спиною живыми змеями, она скользящей походкой, как-то неуловимо перебирая открытыми для взора по колено ногами, подошла к столику, где сидел вновь прибывший гражданин, и спросила, опустив ресницы, что ему угодно.
