Так все и шло вразвалку.
Тогда Ольга решила уехать в Петербург. Она уже нашла себе попутчицу — Раису, которая, собрав кое-какие крохи и заручившись двадцатипятирублевой ежемесячной помощью родителей, собралась поступить в консерваторию. Остановка была за согласием отца, потому что надо же было на что-нибудь жить.
Но желание Ольги на этот раз было так сильно, что ничто не могло остановить ее. Она стала энергичной и настойчивой.
Сначала отец и слушать не хотел, но потом представился удобный случай.
Ольга воспользовалась им, не задумавшись, хотя раньше никогда не пошла бы на такой компромисс. А дело было очень щекотливое.
У Виталия Августовича, Ольга знала это и раньше, завелась еще задолго до смерти Ксении Игнатьевны довольно прочная связь с одной мещаночкой. Женщина эта была красивая, здоровая, настоящая бой-баба и, кажется, держала старика крепко, потому что хотя тот и пошаливал иногда на стороне, но все же никогда не порывал с нею. Вот эту-то женщину Ольга и видала теперь все чаще и чаще в их доме.
Равнодушная ко всему, Ольга и на нее не обращала внимания. Как-то даже спросила ее о чем-то, когда та подвернулась ей. Женщина (звали ее Клеопатрой Ивановной) кланялась Ольге очень учтиво и, видимо, старалась понравиться барышне.
Конечно, она не жила в доме, а так, только заходила, но по всему видно было, что недалеко и до ее окончательного переселения. Побаивались только Ольгу.
Так бы оно потихонечку и устроилось, но пришел памятный вечер, ожила Ольга и стала бороться за жизнь, за свое счастье. Нельзя было ничем пренебрегать. Она пошла к отцу и сказала:
— Завтра же ты мне дашь деньги на дорогу и будешь ежемесячно присылать мне по пятьдесят рублей, а сам можешь устраиваться как хочешь.
Старик сначала притворился непонимающим, даже обиженным, но Ольга сразу открыла ему все карты. Она знала, на чем играет.
— Молчи, папа. Ты прекрасно понимаешь, в чем дело. Меня ты отпустишь в Петербург, а себе оставишь Клеопатру Ивановну. Тебе же это лучше. Иначе ее ноги здесь не будет — слышишь?
Виталий Августович пробовал возмутиться.
— Кажется, здесь я хозяин! Прошу не учить меня и не рассуждать.
Тогда Ольга подошла к отцу, положила ему на плечо руку и посмотрела в глаза.
Старик съежился. Он знал по опыту, что с дочерью не так-то легко бороться — она всегда делала что хотела, и не остановится перед скандалом. Кроме того, он чувствовал себя за последнее время очень слабым, очень разбитым; он смутно сознавал, что все идет прахом и что близится одинокая дряхлая старость; что дети уйдут от него, не любят его, что он был плохим отцом и ему не ждать от них прощения и участия. Эти мысли заставляли его все крепче цепляться за Клеопатру Ивановну, женщину расчетливую, хозяйственную, за спиной которой, он знал, что найдет если не счастье, то хоть спокойствие и заботу о себе. Дети стали ему чужими, непонятными, враждебными; он чувствовал на себе их насмешливые взгляды и боялся их. Вся его жизнь казалась ему какой-то больной, вывихнутой, несуразной, и под старость ему захотелось пригреться у здорового тела. Жена никогда не давала ему этого ощущения здоровья и крепости. Оба изломанные, они пытали друг друга и в дни любви, и в годы равнодушия. Сын мелкого арендатора, пробравшийся в университет, а оттуда в судебную бюрократическую среду, женившийся на девушке из барской семьи — он как-то незаметно для себя свернул с прямого пути и запутался. Его инстинкты были грубы, просты, незамысловаты, но, сталкиваясь каждый раз с более тонкими переживаниями, они принимали еще более отталкивающие, болезненные формы, потому что не могли выливаться так, как хотели. Он был все время в положении человека, привыкшего к водке, но в силу обстоятельств опьяняющегося шампанским. Клеопатра Ивановна стала ему необходимой,— он знал, что без нее он окончательно пропадет, потому что уже не хватало воли сдерживать свои инстинкты.
