Подавленная необходимостью опять искать место, Лунина как-то вдруг упала духом. Приходя домой, она подолгу сидела не раздеваясь, в мужнином, некрасивом, да теплом ватнике, опустив руки, не в силах приняться за домашние дела. А Генка в ее отсутствие хозяйничал так, что она иной раз только руками разводила, удивляясь тому, что может натворить один мальчишка, предоставленный самому себе.
— Боже ты мой! — говорила она, видя полный беспорядок в комнате, зареванную Зойку и грязного Генку с мокрым носом. — Да хоть бы ты посидел, как другие дети, тихо, спокойно! Что за шкода! Что за шкода! Руки бы тебе пообрывать за такие дела! Мучитель ты мой…
«Мучитель» сопел, шмыгал носом и отмалчивался, чувствуя свою вину. Он не мог рассказать матери, как тоскливо ему сидеть взаперти целыми днями, как часто он ревел вместе с Зойкой, не в силах ничего сделать для нее, как нетерпеливо ждал прихода матери и как горько ему вместо ласкового слова матери, по которому он скучал, слышать эти заслуженные упреки. От жалости к самому себе он вдруг начинал плакать, и тогда мать, нахмурясь, замолкала, сказав напоследок:
— Ну, будет тебе! Довольно! Разве мужики плачут?..
Мать разводила огонь в печи. Варила картошку. По комнате разливалось тепло, слышался запах варева, бульканье воды в чайнике. Золотые блики от огня в печи, видного через дырочки в дверцах, плясали по полу, словно гоняясь друг за другом. И вдруг забывались все неприятности дня и материнская несправедливость, и Генка принимался рассказывать нехитрые свои новости: Зойка плакала и маралась; во двор, к соседям, приходила машина с дровами; верхние жильцы опять ссорились и опять кололи дрова в комнате, а у Луниных сыпалась с потолка известка; он обрезал себе палец, а Пашка с Машкой с чужого двора дразнились через окно — Пашка показывал кулаки и фиги, а Машка справляла малую нужду и забрызгала опять все окно. Мать и слушала и не слушала его, занимаясь починкой его истрепанных штанов и часто задумываясь.
Наевшись, Генка клевал носом, но никак не хотел ложиться спать и через полусонные какие-то видения, уже завладевавшие им, все вспоминал что-нибудь, о чем следовало рассказать матери. Раздирая слипающиеся веки, он сказал:
— Дядька какой-то приходил. В шубе. В окно заглядывал, Машке погрозил пальцем. Тебя спрашивал…
— Какой дядька? Ты спишь, Генка!
— Не, я не сплю! — зевал Генка во весь рот. — Приходил, говорю. Сказал, что еще зайдет.
— Знакомый кто-нибудь?
