— Шкот! А Шкот! Вы спите?
Шкот проснулась и села.
— Франк, это вы? Вы что, больны?
— Шкот, душка, поглядите на меня. Только вы проснитесь раньше, пожалуйста, дуся, проснитесь совсем-совсем, — Надя трясла ее за руку. — Проснулись? Я не виновата, слышите… Я ведь не могу другими, сильными словами это сказать — не умею, но вы посмотрите мне в глаза, послушайте мой голос, вот руки мои, чувствуете? Да? Ну так поверьте, Шкот, ах, поверьте мне — я не виновата! Верите?
Шкот окончательно проснулась и пристально глядела на девочку.
— Верю!
— Верите? Ах, Шкот, ах, дуся милая, как это хорошо!
И снова слезы — крупные, как горошины, — бежали и бежали по ее лицу.
— Франк, зачем же вы…
— Не спрашивайте, Шкот, сама не знаю, точно кто горло сжал, не могу говорить, да и только… Ведь нехорошо это, Шкот, надо же верить… Я говорю: нет, не виновата, — не верят! Ну вот мне и стало так скучно-скучно, и точно я вся деревянная. Они не верят, а у меня сила ушла — не могу убедить… Вы понимаете, Шкот?
— Понимаю… Ну, а теперь?…
— Теперь вот тихо, ночь; луна, образок у меня… нянино благословение… Вот я проснулась, и в душе все по-другому… И больно, и сказать хочется вам, вот я и пришла.
— Вы спать не даете! Нашли время болтать, — заворчала проснувшаяся Шемякина, — чего вы, Франк, не спите?
— Шемякина, душечка, разбудите Бульдожку, дерните ее за одеяло.
— Шемякина, дрянь, чего вы с меня одеяло сдернули? — Бульдожка выхватила свое одеяло, свернулась под ним калачиком и собиралась спать дальше.
— Бульдожка, милая, послушай меня! — Франк присела к ней на кровать. — Бульдожка, проснись!
— Нет, нет, нет… Спать хочу, это свинство — не давать спать!.. Я ничего не хочу знать, — и Бульдожка завернулась одеялом с головой…
Франк вздохнула и отошла к своей кровати. Крик Бульдожки разбудил Иванову, Евграфову, Рябову…
— Да в чем дело, кто тут кричит? — голоса стали раздаваться со всех концов — сон отлетел, некоторые девочки начали приподниматься и с любопытством оглядываться.
Франк вскочила и вышла на середину дортуара.
— Медамочки, послушайте меня. Прошу вас, всех, всех, кто не спит. — Я не виновата, слышите? — она скрестила руки на груди. — Я не делала этого, не писала. Вы знаете, я ведь не лгунья, я сказала все… я бегала к Салоповой, я посылала солдата за патокой и пеклеванным, я мяукала, чтобы испугать Миндер, но я не писала «Машка дура» и карандаша у меня с собой не было. Слово даю вам, мое самое хорошее слово, вот правда, правда — я не писала!
