Космическое одиночество — человек в рождении и в смерти, как в открытом космосе, одинок. Девочка не могла формулировать это — она летела в безвоздушном пространстве, одна.
А потом увидела Бога: зажегся яркий свет, и ласковый голос спросил:
— Чего орешь? Перебудишь все отделение. Чего орешь в темноте?
И девочка поняла, что орет, действительно, долго, так, что горло саднит.
— Простите, — с надеждой и радостью прошептала она.
Над ней склонилось лицо: седая борода — редкие толстые бесцветные волосины торчат в разные стороны; серые усы, печальные глазки между морщин под белой шапкой.
— Вот ведь, мать твою! — Божий подбородок ощетинился всеми шестью волосинами. — Чего зажалась-то?
Мягкие руки вертели девочку, задрали подол сорочки, мяли живот. И девочка счастливо заплакала, уверовав истово, что спасенье пришло.
— Поздно хайлать-то. Сопли утри и давай садись над тазом. Да не так, враскоряку, ноги пошире ставь. Держись за меня — и давай.
— Что?
— Какай! Пора.
Ну конечно! Ей ведь ставили клизму — давным-давно. А после клизмы полагается какать.
— Можно горшок? Неудобно.
— Вот ведь, мать твою! — увещевал ласковый голос. — Хариться удобно было, а сейчас — неудобно! Себе на лоб смотреть не удобно. Давай скорее, шалава!
С приходом надежды ушел страх, и девочка, тужась, просипела обиженно:
— Я не…
— А? Чего бормочешь?
— Я не это слово, что вы сказали.
Рак, почуяв сопротивление, впился клешнями в позвоночник.
— А-а-а-а-а!
— Тише ты, блудня! Тише!
— Я не… А-а-а-а-а!
— А кто же ты еще! Принцесса в белой фате?
Точно! Принцесса. От радости, что ее поняли, девочка поднатужилась старательно, и вонючая струя гулко ударила в таз.
— Получилось!
— Да, мать твою за ноги!
Конечно, я не совсем принцесса, думала девочка. Я — воровка и я не слушалась маму. Если бы я знала, не тронула б эти яблоки! Если б я знала, что будет так больно, так страшно, я всегда-всегда бы слушалась маму! Но если человек все равно уже умирает, разве ж его можно ругать? Разве ж можно так ругаться, если речь идет о человеческой жизни?
«Я больше не буду», — хотела она объяснить, но стены, потолок, пол двинулись навстречу друг другу, выжимая весь воздух.
Надо открыть окно! Окно открыто, а воздух в него не входит, — и снаружи нет воздуха, там чернота. Космос.
— Какай, какай, не останавливайся, какай…
Перекрутило и стены, и окна, и двери, — мир не хочет больше терпеть ее, выдавливает упорно, настойчиво, неотвратимо. Значит, надежда была напрасна, — а как же руки, что держат так крепко? Как же эти руки — неужели у смерти хватка сильней?
