Девочка провалилась, засыпая, в сетку железной кровати, не замечая ни застиранных кровавых пятен, ни дыр на белье. И уже за границей сна вдруг отчетливо вспомнила: именно этот таз с большими написанными краской буквами «ГО» именно эта сестра пронесла мимо нее перед тем, как девочке сделали клизму. И плеснула из него в унитаз!
Но ведь в больницах не убивают детей, их лечат. А главное — она жива и у нее теперь есть свой малыш.
— Как бы не так! — сказала мама. — Как бы не так!
Она сидела на кровати напротив и уверяла, что никакого ребенка нет и не будет. Но ребенок был — он лежал ночью в тазу и шевелил пальцами, точно.
И вот мама говорит, что никакого младенца нет, а если дочь настаивает на обратном, то и дочери у нее нет.
— Как это? — девочка осмотрела себя в изумлении. — Как это: меня нет?
— Ты есть. Но, если будешь кобениться, ты мне не дочь.
Получалось: если девочка не откажется от своего ребенка, ее мама откажется от своего ребенка. Непонятная формула.
— Тем более тебя никто и не спросит. Не твоего ума дело. Вылечишься, мы заберем тебя из больницы, и все забудут об этой истории. — Мамин голос неожиданно потеплел.
— Как это? — тупо переспросила девочка.
— В кого же ты такая идиотка?! Кудахчешь как курица.
— Но это мой ребенок, — сказала девочка упрямо — так, как дети говорят: моя машинка, моя кукла. — Мой.
— Ты, я смотрю, оборзела вконец. Много думаешь о себе.
Это правда, девочка много о себе думала. И думала не без гордости: она — мама! Вот здорово. Ковыляла со взрослыми по утрам на уколы, зажимая между ног полуметровый рулон из тряпки в пятнах прокипяченной чужой крови. В очереди перед процедурной слушала взрослые разговоры и смех. Там постоянно материли мужчин и обещали по возвращении домой «оборвать все к такой-то матери» любовникам и мужьям.
— Им — баловство, а нам полжизни с соплями возиться.
— Да какое там — всю жизнь!
— Сволочи!
— Сволочи.
Любовников называли красивым словом, которое девочка никак не могла запомнить: что-то похожее на «сизари», но на букву «ё». Слова на эту букву преобладали в речи женщин. А мужей они называли скучнее и проще: «мой». Зато в этом названии звучало мрачное удовлетворение собственниц: «такой-рассякой», но — «мой». Друг к другу все обращались, употребляя грубое обозначение женского полового органа с эпитетом «лысая» или, если ленились, — «эй!»
Девочка ничего не понимала в разговорах соседок, но узнала много интересных слов — и могла бы теперь всех во дворе сразить новыми знаниями. Поначалу она часто представляла, как вернется во двор и как все обалдеют от того, что у нее есть настоящий ребенок. Как она развеет все дворовые мифы о деторождении и о взаимоотношении полов. Впрочем, если о деторождении она все узнала на собственном опыте, то насчет тайн общения между полами у нее еще остались вопросы.
