Я легла на пол. Он встал на четвереньки и жадно схватил меня за волосы. Как будто собирался сожрать их. Оторвавшись друг от друга, мы забились в разные углы тесной комнатки. Мысль об отце пронеслась в моей тяжелой голове. И исчезла. Я подумала, что еще до моего рождения все было кончено для нас. Застарелое бешенство уничтожило боль, родившуюся во мне. Я понимала, что теперь уже слишком поздно. Мой взгляд наотмашь ударил Чарльза, пробил брешь в его броне, и он, словно загипнотизированный, шагнул ко мне.
Я взяла неношеную черную туфлю Элизабет и лизнула каблук. И протянула ее ему. И снова легла на пол. Я пристально смотрела на нависшее надо мной лицо. Он медленно провел по моему телу каблуком туфли Элизабет. Он колебался. Я приподнялась. В его глазах был страх. Мне хотелось ободрить его. Осторожно, словно во сне, он подчинился моей воле. И впервые я заплакала, подумав о том, что я делаю. Изменяю себе, волоку Чарльза в мир ужаса и восторга, толкаю его навстречу притаившемуся року, лик которого вот-вот проступит под его пальцами.
Произошло то, что было мною задумано. Элизабет лежала в одних черных трусиках. Я не позволила ему прикоснуться к ним. Давно позабытое мной, приди. Я — не я.
Я приняла душ и оделась. В платье Рут. Мы молча доехали до больницы. Я поцеловала мать. Трудно представить себе кого-либо, кто с таким благородством нес бы свое горе. Элизабет протянула ко мне руки, крепко сжала меня в объятьях. Она утешала меня. Возможно, в этом было признание того, что это был мой отец, мой родной отец. А не ее. Она была слишком деликатна, чтобы сказать об этом.
Чарльз сел рядом с моей матерью. Он держал ее за руку и не смотрел на меня. Потом мы все отправились в Лексингтон. Чарльз отвез нас. Вдову и двух жен. Одна из которых была его женой.
Устоявшаяся семья, оплакивающая патриарха, которую терзает не столько горе, сколько мысль о нем. Во внезапной смерти старейшего члена семьи таится знание о том, что такой исход был давно предрешен.
Я стояла в церкви, и мою печаль прорезали отсветы бесконечных кадров, на которых были запечатлены Чарльз и я. И наши тела. Я исподтишка поглядывала на Чарльза. Как-то Доминик говорил мне, что под пристальным взглядом предметный мир меняется. Тот ли ты, Чарльз? Та ли я, что прежде? Те ли мы? Изменился ли мир?
Я стояла позади Доминика, еле живого после ночного перелета из Америки. И думала о том, как лгут тела и как обманывает разум.
За обедом мама сообщила нам о своем решении остаться в Лексингтоне.
