— Накинь на себя, Григорь Иваныч, согреешься. Жарынь, поди, к полдню разойдется несусветная.
Поехали. Искоса поглядывая на хозяина, возчик наблюдал, как тот вдруг то нетерпеливо сдергивал плащ с плеч и раздевался чуть не догола, разрывая на себе душивший его ворот рубашки, то в каком-то изнеможении скрючивался в калач, стараясь прилечь на дно тележки, лязгая зубами. «Ишь, как его треплет, беднягу», — соболезновал возчик, погоняя лошадей и опасливо оглядываясь. Больной тем временем неловко и бессильно привалился к краям кузова, и голова на ухабах крепко билась о жесткую обводку.
«Неладное дело…» — решил возчик и свернул с дороги к знакомому буряту выпросить какую-нибудь телегу подлиннее — уложить больного.
Долго ахал сердобольный бурят, сочувственно кивая головой. Сбегал к соседям; притащили длинную широкую телегу, заботливо устлали ее сеном и уложили пышущее огнем тело на плотную душистую подстилку.
Двинулись потихоньку, провожаемые сочувствующими взглядами бурят.
Зной понемногу уже спадал, когда въехали в город. Ожили загнанные в тень с полдня обитатели особняка Шелихова.
Наталья Алексеевна, в одном легком капоте, скрылась у себя в спальне, Катя с десятимесячной Лизочкой и бегающим уже самостоятельно Васюткой устроилась в садике при доме, в открытой беседке, среди густо разросшихся высоких кустов желтой акации, бузины, рябины, лиственницы и молодых длинно-иглистых кедров. Васютка, сидя на целой горе мягкого чистого песка, заботливо пек пироги «к приезду папы». Сонная Катя помахивала веткой рябины, охраняя безмятежный сон Лизочки в самодельном, на тяжелых сплошных колесах детском возке. Приехавший накануне из Охотска дядя Василий — брат отца отдыхал в кабинете хозяина с холодным полотенцем на голове после вчерашней встречи с друзьями. Он опускал время от времени полотенце в медный тазик со льдом и вздыхал.
Ветка рябины в руках очнувшейся, насторожившейся Кати неожиданно замерла… Катя прислушалась. Нет, не показалось: тяжелые скрипучие половинки ворот перестали скрипеть. Кто-то медленно въезжал во двор. Кто же, кроме отца?
Катя сорвалась с места. Она уже не слышала, как упал вслед за нею опрокинутый столик, как всхлипнула, а потом запищала разбуженная Лизочка, как вопил благим матом брошенный и испуганный резким движением Кати несмышленый Васютка.
— Отец, отец! — кричала на бегу Катя. И вдруг остановилась. Во двор медленно вползала незнакомая ей телега с конюхом Григория Ивановича на козлах, но без него самого.
