А в это время с островов, от верного Александра Андреевича Баранова, уже плыло полное тревоги письмо: «Извещан я, что в изданной от вас в печать книжке (каковая и здесь было открылась, но я воспретил) обнаружены все секретные дела. Хранить ли здесь сию тайну государственную за секрет, по силе строгих предписаний прежних и нынешних правителей, или оставить в пренебрежении?»
Упрямо растравляя незажившие раны и не поправив настроения, Григорий Иванович незаметно добрался до Бутыгина и с любопытством озирался по сторонам. Он одобрительно оценивал ладные и крепкие постройки, расположение завода. Вблизи самого завода, на мысу двух веселых сливающихся речушек, на нарядном пригорке, среди деревьев виднелась обширная казарма для рабочих, а дальше синел густой нетронутый на необозримом пространстве сосновый лес…
С бородатым, но молодым кряжистым хозяином, радушно приветствовавшим гостя, трижды облобызались.
— Что заставило, Григорий Иванович, пуститься в наши Палестины? осведомился Бутыгин.
— Помощь нужна, милок, — ответил Шелихов и тут же изложил свое дело.
Бутыгин задумался.
— От тебя, Григорий Иванович, принять заказ не могу, — невесело проговорил заводчик. — Железо, вишь, дрянь, а чугун и того хуже.
— Так, значит, товар лицом? — усмехнулся Шелихов. — Топиться, что ли, вздумал?
— Почти что так… Поддался на обман… Чуть спасся… Ну, а теперича мне все одно…
Шелихов вопросительно вскинул глаза на Бутыгина.
— Продал завод казне, — пояснил тот. — Да еще с барышом, — прибавил он тише. — Им, вишь, своих каторжников нечем занять, а тут как-никак дело: пущай балуются… Ну вот, нагнали мужиков — работают, — он кивнул головой в сторону оцепленной вооруженными солдатами группы каторжных, прикованных к тачкам. — А мы помогаем понемногу… Так и живем.
От неудачи задуманного дела Шелихов окончательно потерял настроение и ранним утром, мрачный как туча, уже ехал обратно… На третьи сутки, насквозь пропотевший, в пыли, он подъезжал к Байкалу и с удовольствием представлял себе, как окунется в его ледяную освежающую воду и поплывет молодецкими саженками, смывая с себя какую-то липкую противную слабость, от которой бросало то в дрожь, то в жар.
«Заснуть бы… крепко-крепко заснуть», — мечтал он уже глубокой ночью, ежась в постели и не засыпая.
— Знобит чтой-то, — заявил он утром своему возчику, усаживаясь в тележку и зябко кутаясь в пылевой плащ. Возчик пожал плечами, взглянул на небо и затем, указывая на сложенный в ногах свой полушубок, предложил:
