Тоска странствий, красота дальних, неведомых земель, людных и веселых городов с детства томила Елену Григорьевну.
Она росла в большом торговом селе, мимо села пролегала железная дорога, по ней с грохотом проносились вагоны, в которых всё ехали и ехали - то в Москву, то из Москвы - счастливые люди.
Елена Григорьевна еще подростком побывала в Москве - брал с собой отец, часто ездивший туда по своим полотняным делам.
Разве можно забыть ощущение укачивающего полета, чуткую дрему под непрерывный гром, звон и свист поезда, залитые народом улицы, пахучие магазины, театр, куда водила ее тетушка-чиновница, - весь в бархате, в золоте, в гуле зовущих, уносящих и очаровывающих звуков?
После Москвы родное село показалось совсем глухим, очень скучным. Захотелось учиться - Елена Григорьевна с детства пропадала за книгами, которых немало было у отца, - но отец колебался, раздумывал. Скоро он, на горе, умер, а мать, оставшись одна, и слышать не хотела о гимназии. Елена Григорьевна, тогда еще Леночка, осталась богатой невестой, поджидающей суженого.
Проходили годы, проносились и звали поезда, завивались кружева под стальными спицами, пышнели и густели девичьи косы - и вот приехал наконец на смотрины суженый-ряженый, о котором она гадала на святках, опуская в чашу с водой звонкие серьги. Но как же он был не похож на жениха девичьих снов! Где этот молодецкий черный ус, цыганские кудри, расшитая шнурами венгерка? Приехал немолодой, плотный купец в узком сюртуке, с бесцветной бородой, с гладкими, на прямой пробор, волосами, с маленькими, плутовскими - себе на уме! - глазками. Он деловито оглядел Елену Григорьевну - ее зардевшееся лицо, открытую шею, высокую, под шерстяным серым платьем, грудь, деловито заговорил с матерью о приданом, долго и внимательно читал «опись» принадлежавшего невесте имущества.
Сшили подвенечное платье, привезли венчальные свечи в цветах, справили девичник, в последний раз пропев - и с какой безнадежной жалобой! - молодые прощальные песни. А потом, весенним вечером, к дому с глухим и страшным стуком подкатила карета, широко распахнулись двери многолюдно-нарядной церкви, торжественно и радостно грянул хор, и над головой, убранной фиалками, опустился тяжкий венец.
И вот - этот старый дом, кладбище на горе, дикие зимние метели, проплывающие под окнами пароходы, опять, как и поезда, зовущие своим вольным шумом и свистом.
Жизнь потянулась горькая, скудная: постоянно обрывала и поучала свекровь, зло поглядывала золовка, ворчал и ругался озабоченно-мрачный муж.
