Иногда встречались две гондолы. Тогда гондольеры приветствовали друг друга, как голенастые птицы с чёрными телами, как украшенные лентами цапли, и это выглядело словно пародия на ритуал токования, о котором мы ничего не знали.
На борту этого судна было так легко влюбиться! Наши костюмы были задуманы не столько для того, чтобы носить, сколько для того, чтобы снимать их, а маски едва скрывали желание быть узнанными. Мы рядились в костюмы, потому что наши тела хотели быть окружёнными футляром, который так легко открывается…
И всё-таки встретились мы не на прогулочной палубе из эбенового дерева. Мы познакомились в городе.
Заворожённый собственным рассказом, он повернулся к ней.
— Ты помнишь?
Она огорчённо помотала головой, но всё же была рада впервые услышать свою собственную историю.
— Укутанный в тёмный плащ и с косой в руках, я шёл по площади Святого Марка. Повсюду бились угодившие на сушу рыбы. Группа скучающих арлекино забрасывала их кормом для голубей и развлекалась их бессильным трепыханьем, делающим их похожими на птиц со сломанными крыльями. Я прошёл в своём костюме Костлявой сквозь группу и погрозил им косой. Они смеялись надо мной, они принялись обстреливать меня зерном, а рыб оставили умирать. Мне вдруг примерещилось видение Венеции — города, вырванного из воды, который точно так же хватает ртом холодный воздух… Больше не оглядываясь, я побежал к мосту Риальто.
Ты погналась за мной. Подобрав подол багряного платья, ты окликнула меня:
— Кто вы?
— Я — Смерть.
Ты засмеялась. Обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы бродили по улочкам, покрытым фукусовыми водорослями, в поисках сухого местечка, где бы я мог снять с тебя платье.
На берегу Большого канала рабочие счищали со старых дворцов последний слой тины. Там, где вода нанесла слишком много ущерба, они приклеивали огромные плакаты, похожие на кулисы, которые мало-помалу пропитывались сыростью и плесневели. Плесень придавала им либо нереальные цвета, либо помогала им слиться с окружающей обстановкой. В чёрном зеркале воды огромные палаццо зачарованно разглядывали свою собственную медленную гибель. Лагуна подставляла свои влажные губы слепым фасадам с закрытыми ставнями.
Ты рассказывала мне о том венецианском художнике, который часть своей жизни провёл, фотографируя свой город. При этом он постепенно похищал его субстанцию и навеки заключал её в глубине своей тёмной камеры. Только лишь вода была в состоянии, как проявитель, вернуть Венеции её истинную красоту.
