— Да каких газет? — недоумевал Пантелимон.
— Наша самая популярная газета, «Скынтейя»[1]. Я начинаю с нее день. Сегодняшний утренний номер прочел от заголовка до телефона редакции.
— Ну и что? — Пантелимон занервничал, видя, что вокруг них собирается народ. — Я тоже прочел и тоже не пропустил ни строчки.
— Положим. Но газета, о которой я говорю, свидетельствует, что сейчас идет май шестьдесят шестого года!
— Старый номер небось попался, — вступил в разговор парень в берете, натянутом до бровей.
— Видите ли… — собрался ответить старик, снова встряхнувши пелериной так, будто хотел собрать все складки на спине.
— В чем дело? — вмешался кто-то, дымя сигаретой и протискиваясь поближе к Пантелимону.
— Вот тут товарищ утверждает, что сейчас шестьдесят шестой год…
— Прошу прощенья, товарищ, я этого не утверждал. Я только позволил себе спросить, какой сейчас год. А точнее: я хотел убедиться, что не ошибаюсь, считая, что год сейчас — шестьдесят девятый, хотя…
— Хотя что?
Спрашивающий вынул изо рта сигарету, и в его голосе зазвучал металл.
— Хотя, повторяю, газета, которую я читал не далее как сегодня утром, свежая «Скынтейя», была датирована девятнадцатым мая шестьдесят шестого года. И такое не первый раз. Три дня назад и два раза на прошлой неделе, и еще раньше, весь апрель, номера «Скынтейи», которые я вынимал из ящика, были шестьдесят шестого года…
— Бывает, — сказали в толпе. — У меня приятель в Слатине, он мне тоже такие показывал, я их видел собственными глазами. Свеженькая «Скынтейя», и вся — шестьдесят шестого года.
— Провинция, — заметили в ответ. — Слатина — красивый город, но провинция есть провинция…
Вокруг захихикали. Пантелимон почувствовал на плече чью-то руку и обернулся. Старик улыбался ему со значением.
— Неплохо бы и вам поспешить в Слатину, — сказал он. — Может быть, вы снова окажетесь в шестьдесят шестом году, и тогда…
Но, уколовшись о взгляд Пантелимона, который жадно затягивался сигаретой, конфузливо смолк.
— Что вам неймется! — сквозь зубы процедил Пантелимон, давя каблуком окурок. — Дурью маетесь. Занялись бы лучше делом…
Когда полчаса спустя он выходил из магазина, от стены отделился человек.
— Ну, Пантелимон, давно знаком с Зеведеем?
Пантелимон тяжело сглотнул и переложил сверток в другую руку.
— Вообще незнаком. И понятия не имел, что его фамилия Зеведей. Он мне попадался пару раз на глаза, и я обратил внимание: пелерина, да еще с заплатами на месте эполет. А шеф, товарищ Ульеру, говорит: в румынской армии пелерин с эполетами не было. Поэтому подозрительно… Разве что в эпоху феодализма…
