В город Павел приехал поздно, когда в соборе Воскресения Христова уже кончался молебен. В храм не пошёл — что-то больно усталось за дорогу — остался посидеть на паперти. Тут же, в сумерках, торчали ещё двое — нищие: старуха-юродивая Матрёнка и толстый мужик, одноногий, с провалившимся переносьем и разбитыми губами. Мужик был крепко одет и оттого казался толстым, а старуха, наоборот, вся продувалась ветром. Из-под короткого платка торчала сивая чёлка не то подпалённых, не то ножом отхваченных волос. Она жевала беззубым ртом, и лицо у неё складывалось надвое. Её трясло холодом.
Одноногий, увидев Павла, стал матерно ругаться, а Матрёнка уставилась на него глазами, пустыми, как спёкшееся в печке стекло.
— Чего сквернишься-то у храма? — спросил Павел, когда надоело слушать мужика.
— Пшёл! — цыкнул в ответ одноногий. — У храма! У храма-то подают, а тут подали! — показал кукиш из толстых пальцев. — Может, сам подашь? Сам-то кто, из попов ай нищий?
— Из странников я, — сказалось у Павла. Да и в самом деле, кто он теперь? Вера в нём пошатнулась, отчего служба опостылела, а больше ни к чему не определился. Странник и есть. Остаётся, как Валасию, ложиться на ночь в пустой вагон и — куда судьба приведёт… Валасий Митю своего искал, а кого искать безродному монаху? Смерти? Одинокой, неприкаянной…
— Странник? — Одноногий оценил Павла узким взглядом. — Тощёй… Зараза напала какая?
— Душа вымерла.
— Вона!.. А сюды зачем пришлёндал, странник? Собирать будешь — гляди! Матрёнка, где палка-то?
Старуха перестала жевать, открыла на Павла печёные глаза и выволокла из-за спины посох, похожий на корягу.
— Видал? Первый сбор тебе Матрёнкиной палкой будет. Братская милостыня! — И хохотнул, раздирая разбитые губы.
Молебен закончился, стали выходить из собора. Мужик и Матрёнка живо подвинулись к дверям, встали на колени.
— А ты пшёл отсюда, вонючий! — успел сказать одноногий. — Или встань. А барыш мой будет!
Павел отошёл к дому отца Сергия. Господи, сколь многолика жизнь человеческая, сраму в ней сколько, сколько отвратности всякой и несчастья. Экая мерзость духовная под Богом выросла — у Христа бы не хватило к ней сострадания. И жив, гляди, корячится, и Бог ему не судия. Где же тут вере выстоять?
Священники вышли из собора боковой дверью. Одноногий учуял это, стукнул костылём, и Матрёнка сорвалась с паперти, волоча за собой корягу, на коленках заторопилась к отцам священникам. И не поспела за ними, и они ее не подождали. Зря коленки драла на камнях.
