Пока все это дело над полными мисками говорилось, медсестра одна как заорет да вон со своего места и подол топорщит. Посуда-то Михайлова после такова обжига и поехала от горячего-то. Над сестрой хохотнули, дескать, выше подол-от дери, как бы не ошпарило добро-то, которое тама! А потом и начальник госпиталя как помешал лапшу-то ложкой — так она и красная. Вся марганцовка от слов, которые этот на блюде выписал, и разошлась в лапше. И у самого Михайлы миска стала мягкая. Так вся партия и — к лешему! И лапша вся на столе вперемешку с глиной. Гвалт поднялся на весь госпиталь. Одному лапши молочной жалко, другой галифе себе залил, третий из озорства орет: «Сестра, утку дай, пока целая! Я щас из ее мину сделаю для старшины Болотникова!» И сделал, поди, да Михайла не сказывает.
Въехали в деревню, Макар повернул лошадь к дому Михаила Лукича.
— Станция Березай, кому надо, вылезай. — Макар спрыгнул на землю, помог приятелю взвалить мешок на спину. — Покажи им, Михайла, медаль-то свою. — Он хохотнул, дернул вожжи и ловко вспрыгнул на одер. Елка нескладной рысцой покатила его к конюшне. — Обряд-от будет, дак позовите если! — крикнул он.
Михаил Лукич принес мешок в чуланку и там надумался, как снять его со спины. Так и пришлось просто расцепить руки, и мешок грохнулся на пол. Когда подошел и Денис с камерой, старик так еще и стоял над своим мешком, скосившись на один бок, держался за поясницу и потихоньку покряхтывал от боли.
— Вот, Дениско, как на грех, мать честная! Как на грех…
— Что случилось? Спина?
— Завернуло. Вертит — спасу нет.
— Радикулит?
— А леший его знает, чего там такое? Прострел, у нас говорят…
— Может, врача вызвать?
— Не знаю, парень. Мы дак баней крестец лечим. Баню надо затопить.
Они вошли в дом. Валентин, Виктор и Василий уже завтракали. Михаил Лукич осторожненько присел за стол и, как мог, заугощал гостей:
— Молока-то пейте вдоволь, вон его скоко, — говорил он, перемогая боль. — А картошка-то чего сохнет в плошке? Она, чай, на сметане… В прежние годы, молодой я еще был, хозяин, когда работника брал, сперва за стол садил да глядел, скоко тот съест, да споро ли? Дак Валю с Витей он бы сразу нанял в работники. А на Василия бы дак поглядел еще. Мало ешь-то чего-то…
— Понятно! Они — пролетарии, работяги, а я — так… Ни поесть, значит, ни поработать, — отшутился Василий и совсем отложил ложку.
Хозяину стало неловко — вроде как обидел человека. Надо бы сказать чего-нибудь или, лучше пойти пошарить в горке, чего там осталось от вчерашнего. Но он боялся: боль-то только и ждет, чтобы он пошевелился.
