Кто им сейчас командовал, Михаил Лукич не понимал — Денис ли, Василий ли. Да это и не важно. Его собрало всего, натянуло, и он перестал различать голоса. Он только чувствовал, как сзади нацеливается на него аппарат и боязливо ждал, что штука эта опять застрекочет. Это как на фронте раз было. Ехал с походной кухней. Поле голое, как стол, жарища. У дороги — одна разбитая машина колесами на сторону. Внимания на нее не обратил, потому что давно уж она тут торчит. Тишина такая, будто ничего живого на земле не осталось. И вдруг этот звук из-за машины: густой, частый, дробящий какой-то. И четыре шлепка об железо и об лошадиное мясо. Но все эти звуки были, когда он уже лежал на земле. А как он на ней очутился, какая сила скинула его с кухни? Вроде как спиной почувствовал вскинутое дуло. И глухота какая-то наступила. Кинул в машину гранату, а взрыв ее только видел — звука от него не было. И Кайзер бил копытом в землю, пыль и мелкую крошку из нее выбивал, а не слыхать, что бьет. Даже интересно стало: чего же это с ним сделалось, куда весь звук у него пропал? Ощупал голову, потер уши, посвистел, выругался — слышно. Так и не понял, что с ним тогда было. И теперь немота кругом, одна спина слышит, как Денис нацеливает сзади свой аппарат.
Сзади застрекотало. Михаил Лукич сбился с ноги, но все-таки прошел сколько-то шагов вперед. Камера смолкла. Денис догнал его, пошел рядом.
— Ну вот, начало есть. А вы чего это?
— Боязно, в спину-то стрекочет…
— Да ведь это не пулемет.
— А все одно нехорошо чего-то. Аж вот спину заломило.
— Ну, больше мы сзади не будем снимать.
Солнце подымалось быстро, будто торопилось к полдню. Когда вышли на гарь, оно уже было выше леса и раскалилось, поблекло, из лучистого стало слепящим и жарким.
— Ну, будет сегодня жару! Вона сушит как, вона колышет, — заключил для себя Михаил Лукич, оглядывая гарь.
В конце кочковатой поляны старик полез прямиком через жесткую траву, ругаясь, что она вымахала тут в нечистую силу — косы на нее нет! Перед большой старой плетенкой из соломы он остановился, подождал, когда продерутся поближе гости.
— Вота копи-то мои золотоносные! — показал он на плетенку, стащил ее в сторону и раздвинул плотно лежащие жерди. Под жердями были ступеньки — белые от росы, будто заиндевевшие. — Вота моя-то глина где! Не то што у Кондратия. Ну-ко, ступи который голой-то ногой — ошпарит. — Старик опустился на колени, смахнул ладонью росу с верхней ступеньки, быстро понюхал ладошку и вытер ее о штаны. Яма пахла холодом, лесной прелью и свежей глиной. — Вота куды стрекотать-то надо, Денис. Это вот яма! Батька ее, Лука зачинал, да я, считай шесть десятков — три войны выбрось — из ее беру. И все еще дает, не скудеет.
