и новолуние ложится на Москву.
* * *
...В шуме подпёрших небо
чашеобразных вод
посреди ещё не зимы,
но уже почти,
в темноте на площади Юности.
Ингрид Кирштайн
Не зима ещё, но уже почти.
И не жизнь, и почти не смерть.
Замираешь ты, замерзаешь ты
и не знаешь, где высь, где твердь.
И на площади гулко-пусто так,
и со всех сторон нас объемлет мрак.
Только в пасмурном фонаре
хрупкий свет снежинок гор[?].
– Как же страшно лететь к земле
в непроглядной предзимней мгле!
И из мрака в мрак проливаясь
раскалённым злым хрусталём,
рассыпаются струи фонтана
белопенным пленным огнём.
Эти струи, вопреки тяготению,
к чёрно-белой стремясь высоте,
льются завесью, реют теменью –
тени в позднем пустом ноябре.
Этот воздух, почти замерзающий,
этот ни для кого менуэт,
замирающий, ускользающий,
обещающий то, чего нет.
...Не зима ещё, но уже почти.
Сединою снег лёг на площадь Юности.
Мы на самом краешке времени –
остаётся молчать и ждать.
И холодному белому пламени
тёмной ночи не разогнать.
* * *
Уходим в миф. В ненастную мечту.
Уходим навсегда из вашего штрих-кода.
России больше нет. Но в мифе я прочту
Благую, тяжкую, живую память рода.
Писать о том, что вижу за окном?
Ещё, быть может, в гражданина поиграться?
Россия сожжена. И дом – не дом.
И только в мифе свет живой остался.
Перун и Велес, Мокошь и Дажьбог,
Русалки, дисы и вилисы, помогите!
Лес вырублен. Болит его фантом.
Вы, пращуры, к себе нас заберите!
Уходим в миф, в ненастную мечту...
Но стонет Иггдрасиль, и Ольга мстит древлянам.
Понеже – есть предел. Мы перешли черту.
России нет. Есть только миф кровавый.
Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ
Боковое зрение
Замысел
Из шелеста и сырости, из прели
овражной мглы
незнаемое брезжится без цели
и похвалы.
Вздымается вне смысла и без пользы,
дрожит, растёт;
отбросит отблеск на речные плёсы,
но миг – он стёрт.
Неведомое никогда не ясно:
сплошной озноб,
неуловимость и непостоянство –
калейдоскоп.
Случайность, что помножена на льдинку
и птичий пух,
сметает неподвижную картинку,
смущая дух.
Так замысел, растёкшийся по щелям,
виясь, дробясь,
увидеть меж собой и воплощеньем
не хочет связь.
Материал, хоть выругайся, сложен,
размыт, как бред,
поэтому исходно невозможен
автопортрет.
Беру, однако, образ, что так зыбок,
рискну ваять –
себя из недомолвок и ошибок
сложу опять.
Мысль изречённая
Ткань вещей до того любезна,
что их чуждость не вдруг видна.
