Выражение озадаченности не сходило с лица Золотарева, он положительно не знал, что сказать, и в то же время опасался неосторожным ответом обидеть Каминского.
— Я думал, что вы так… рассуждаете отвлеченно, а выходит как будто всерьез. Вы кого имеете в виду? Узду ли накладывать или только придержать человека, все равно надо знать, кого именно…
Вместо прямого ответа Арон Вульфович стал рассказывать о девушке прекрасной души, отдавшей любимому свое и чужое, собственные чувства и нежность, которую дарила отцу.
Аллегория о свободном чувстве, ищущем пристанища по свету, начинала нравиться Золотареву. Все еще уверенный, что это шутка, он решил позабавиться и с серьезным видом сказал:
— Ваша «красна девица» слишком расточительна, я не одобряю ее. Привязанность к родителям — единственное утешение, которое нам остается, когда друзья и возлюбленные пас оставляют.
— Вы уверены, что это так? — с неожиданно пробудившимся интересом спросил Каминский. — Значит, и меры нужны?
— Нужны, — согласился Золотарев, — неизвестно только, какие. Накладывать узду?
— Смотря по обстоятельствам.
— Вообразите «красну девицу» с уздечкой, — звонко рассмеялся Лев Яковлевич. — Никто нам такого варварства не простит. Нельзя ли как-нибудь иначе это свободное чувство придержать? Простите, пожалуйста, мою несерьезность, — спохватился он, — случай уж очень необычный.
— Почему? — перебил его Каминский, решив, видимо, отказаться от иносказательной манеры разговора. — Случай более чем обычный. Взять бы, к примеру, вашу будущую жену… Где ей догадаться, сколько страданий она причиняет отцу? Самсон привык к ее вниманию и нежности, а она все это отдала другому, ничего отцу не оставила.
Пока длился разговор, в природе произошли перемены. По ослепительно чистому небу заходили прозрачные облака, вначале едва видимые, и лишь серебристые края выдавали их присутствие. Тихий ветерок сгонял их. Сливаясь, они мрачнели, а края все еще отливали серебром. Солнце утопало в сумрачной мгле и, покрываясь зловещими багрово-желтыми пятнами, угасало. Поблекли яркие мазки, словно полог закрыл их, нагрянул ветер, качнулись деревья и запахло грозой.
Лев Яковлевич первый заметил перемену, встал, взял под руку Арона Вульфовича и увлек его в ресторан парка.
— Никуда я вас не отпущу, — возражал он на попытки Каминского высвободиться, — сумели озадачить, извольте договорить до конца.
Золотарев внимательно выслушал грустную повесть о страданиях Самсона Даниловича и, растроганный, пожал руку Каминского.
