Вернувшись в монастырь, Муралов сообщил Ольге об успехах и плотно засел за работу. Дело спорилось, реставрация продвигалась быстро. Все чаще его стала посещать незваная посетительница: почти каждый день после утренней .дойки коров появлялась Тася, устраивалась где-нибудь в уголке и начинала допрашивать Сергея.
— Дядя, — говорила она, — и зачем ты делаешь иконе больно?
— Я ее реставрирую, лечу.
— Но ведь ей больно! Я слышу, как она плачет!
— Тебе когда-нибудь делали укол или разрезали нарыв?
— Нет, не приходилось, но я видела, как это делал доктор в лазарете для раненых солдат.
— Им было больно?
— Да, очень.
— Но доктор это делал не потому, что он злой человек, а затем, чтобы вылечить больного. Вот и я лечу больную икону, чтобы она стала здоровой и красивой.
— А куда ты девал оклад с этой иконы?
— Оклад не нужно реставрировать, он не пострадал, поэтому его унесла старица Марфа и спрятала в ризнице. Там он будет в большей сохранности.
— Странно... — немного помолчав, сказала Тася. — Железку прячешь, чтобы не украли, а чудо-икону иногда оставляешь на столе без присмотра.
Он с удивлением посмотрел на девочку. Та сидела молча, глубоко задумавшись. Профессиональная привычка художника-портретиста заставила вглядеться в каждую черточку ее лица.
Странное это было лицо. Нижняя его часть, особенно рот с идиотской улыбкой, являл все признаки душевного расстройства, но верхняя часть не была лишена некоторой приятности. Высокий чистый лоб, маленький ровный нос и особенно глаза были, безусловно, хороши. Глаза Таси, как правило, были опущены долу. Но в те редкие минуты, когда она поднимала их, взгляд был острым, пронизывающим, буравящим, оценивающим. Лицо это напоминало коллаж, составленный из двух несопоставимых картинок.
Так как вопросы Таси иссякли, Сергей сам начал задавать ей вопросы.
— Ay тебя родные есть?
— У меня есть Мама.
— Ну, хорошо, а кроме «мамы» есть кто еще?
—Не знаю. Не помню.
— А откуда ты пришла в этот монастырь?
— Из Киево-Печерской лавры.
— Ого! Это сколько же ты дней шла?
— Дней тридцать, может больше.
— И где же ты ночевала?
— Найду ямку, положу кулачок под щеку, свернусь калачиком — так сладко спится с устатку.
— Так ведь холодно и сыро!
— Ничего, солнышко встанет, обогреет, высушит.
— Ну, а если, к примеру, дождь?
— Можно в стоге сена спрятаться или у добрых людей попроситься на ночлег. Всегда пустят или на сеновал или в сенях постелют, а бывает, даже в горницу пригласят.
