Более чем осторожно.
К числу «ранее намечавшихся государств» принадлежали, естественно, и Германия и Италия. Это вытекало из общей концепции коллективной безопасности, но выхолащивало конкретную направленность договора. Тем более что понятие «агрессор» обрело вполне конкретное лицо. Германия попрала Версальский договор, вышла из Лиги Наций, ввела войска в Саарскую область, где прошел инсценированный нацистами плебисцит. Италия же вообще развязала войну/ послав экспедиционный корпус в далекую Абиссинию. Но на конференции в Стрезе эта вопиющая акция не только не встретила противодействия, но вообще практически не обсуждалась.
Литвинов понимал опасения вождя, но не мог разделить его колебаний. Альтернативы не было. Приходилось делать недвусмысленный выбор между блоком фашистских государств, а он отчетливо вырисовывался, и западными демократиями. Да, последние вели двойную игру и вообще были в глазах Сталина ничуть не лучше, если не хуже, фашизма. Однако серьезность положения не позволяла оставаться в плену умозрительных схем. Советско-французское сближение было продиктовано очевидным совпадением интересов. С советской стороны было отмечено, что «товарищ Сталин высказал полное понимание и одобрение политики государственной обороны, проводимой Францией в целях поддержания своих вооруженных сил на уровне, соответствующем нуждам ее безопасности».
Пожалуй, это вполне взвешенная позиция. Преувеличивать риск подобного аванса явно не следует, ибо задержка с ратификацией существенно ослабляет его значимость.
Если уж говорить о «подстегивании», то действительно существенным прорывом на дипломатическом фронте явился советско-чехословацкий договор от шестнадцатого мая. Текст его, по существу, воспроизводит статьи франко-советского соглашения. За исключением примечательной оговорки, внесенной во второй пункт протокола:
«Одновременно оба правительства признают, что обязательства взаимной помощи будут действовать лишь... при наличии условий, предусмотренных в настоящем договоре, помощь стороне — жертве нападения — будет оказана Францией».
С одной стороны, это фактически придавало трехсторонний характер обоим документам, а с другой — давало Советскому Союзу свободу маневра в том случае, если Франция уклонится от помощи. В Чехословакии восприняли договор с радостью и облегчением. Недаром он был немедленно ратифицирован. Обмен грамотами состоялся уже восьмого июня, во время пребывания Бенеша в Москве. Тут все прошло с блеском.
