Он трогал руками и губами ее лицо, уже насквозь просвеченное небом, ждущее земли. Скоро, совсем скоро земля закроет, съест ее. Проглотит. Как всех. Как и его в свой черед. «Мы все уйдем. Мы все умрем». Эта простая мысль опять обожгла его, выжгла в сердце дыру, и сквозь дыру свистел и уходил воздух, как из разгерметизированного самолета. Голубые оборки на атласе, которым был обит гроб, напоминали девушкино платье: в таких ходили раньше на танцы, на выпускные вечера. Бабушка, девочка моя! Никаких небес нет. Мы зря с тобой изучали Фламмариона. Все враки. Неба нет и земли нет, и планет нет, и звезд. В жизни есть только смерть, и ничего больше.
– Лежи, – шептал он, – Лежи и спи. Тебе надо спать. Ты очень устала.
Вошел врач морга, толстый, одышливый, вытер небритое серое лицо медицинской маской:
– Ну будет, будет, – бормотнул он Рому, – Что уж вы так убиваетесь. Еще в церкви настоитесь на коленях. Здесь ведь у нас больница, а не церковь. За все заплатили?
Ром встал с колен. Не глядел в лицо врачу:
– Заплатил.
Врач вздохнул и тихо сказал:
– Добавьте еще работникам морга. Ну так, из благодарности. От души. Они так трудились. Видите, как гроб цветами убрали?
Ром посмотрел на белые бумажные розы, торчащие по бокам бабушкиного спокойного лица и в ее сложенных на груди землистых руках.
– Сколько?
Врач кашлянул простуженно.
– Сколько не жалко.
Ром выгреб из кармана все бумажные русские деньги, что остались.
Бумажные деньги, бумажные розы…
В кармане есть еще железная мелочь на проезд. Магнитные монеты. На проезд до звезд. До ближайшей звезды.
А потом возникло кладбище.
Оно выросло из-под земли инопланетной чащобой: деревья-кресты, мохнатые звери-могилы… Тишина ватой заложила уши. Из катафалка бодро выпрыгнули парни-носильщики, аккуратно перенесли гроб в краснокирпичную часовенку. Там уже стоял молоденький священник: усики и бородка, для солидности, сонный, плывущий вдаль взгляд. Зевал. Большим пальцем заталкивал ладан в кадило. Ром и ему дал денег. Пятьдесят долларов, о счастье, спасибо Тебе, Боже, в заднем кармане джинсов.
Сонные узкие глазки попика повеселели. Он бормотал и пел быстро-быстро – хотел завершить поскорей обряд отпевания. В серые руки бабушки втиснул иконку. Ром жадно глядел на бледное родное, удивленное смертью лицо. Странно разгладились морщины. Странная надмирная улыбка осветила все мельчайшие уголки, все впадины и ямины земли лица. И с горы лба стекали седые волосы – ледяные реки.
