Радовался пенью птиц за окном: они начинали петь очень рано, еще ночью, когда россыпь звезд стояла над Алабамой, а рыбы в прудах спали, чуть пошевеливая хвостами. Птицы будили его вместо будильника. Радовался, когда научный руководитель вонзался придирчивым прищуром в значки и крючки и черные узоры его формул и вычислений. Радовался, если его, новичка, приглашали на пикник с аспирантами и профессорами: они сидели на берегу пруда, белые факелы магнолий, жужжанье толстых огромных шмелей, накрытый пластиковый стол, жареная свежевыловленная рыба, сухое аргентинское вино, все смеются и поют песни, и Ром поет вместе со всеми.
Радовался морозной, строгой тишине лабораторий. Научным книгам – он обнаружил, что в Америке дорого могут стоить книги по физике, математике, астрономии, и скачивал их из Интернета, и сам верстал, и сам переплетал, и получалась живая книжка, и дороже всего она ему была. Так смастерил он себе «Теорию поля» Ландау – Лифшица, «Небесную механику» Шарлье и много других важных книг.
Обрадовался походу на концерт известной в этом жарком южном штате певицы Келли Роуз: она пела громким веселым голосом песни в стиле кантри, подыгрывая себе на маленькой, чуть побольше банджо, гитаре. После концерта подошел к певице с букетом азалий, а она, быстро глянув на него из-под густой светлой челки, не растерялась, тут же пригласила к себе в гостиничный номер, и он пошел, и они крепко обнимались на широкой, как плот, жесткой кровати. На другой день Келли давала еще один, последний, концерт в университетском городке. После концерта Ром пришел к ней за кулисы, бледный, и сказал:
– А теперь пойдем ко мне.
В его келье они сразу залезли под одеяло. Ром обнимал девушку и чувствовал: нет. Не то.
Не та.
– Келли, прости, – сказал, задыхаясь. – У нас с тобой не получится.
– Ты прекрасный мужчина, – удивленно вздернула брови певица. – У тебя все о’кей! Что – не получится?
– Жизнь.
– А ты хочешь переспать с девушкой и сразу построить с ней жизнь?! Ну ты и глупец!
Обиженная, она дернула плечами, ушла, схватив гитару.
И, когда Келли ушла, Ром сказал в пустоту, будто ей вслед:
– Я рад, Келли, что ты у меня была, спасибо тебе.
Жизнь горела и сгорала, но это приносило не горе, а радость.
Он хотел стать астрофизиком, и он становился им.
Постепенно. Исподволь. Не сразу. Шаг за шагом.
Профессора были им довольны. Студенты, которым он преподавал основы классической механики, думали, что он американец. Так безупречно звучал в кристальной тишине аудитории, над уходящим ввысь амфитеатром, его английский.
