— Да пропади они пропадом, танцы твои! — Он отпустил Стешу, и они стояли в центре танцплощадки, мешая другим танцевать. — Говорил же тебе, пошли домой, так тебя ведь и калачом не сманишь…
— Ну и пошли, — огрызнулась Стеша, — чего встал-то?
Они вышли на улицу, и Колька облегченно вздохнул. Он даже засмеялся тихонько, так ему легко и весело стало.
— Айда на моторке погоняем? — предложил он бесшабашно.
— Сдурел? — Стеша прибавила шагу. — В такую темень шею свернуть захотел. А на дойку мне в четыре подниматься — забыл? Тебе-то хорошо, к девяти на работу а я к тому времени уже все руки пообломаю.
Стеша и еще что-то говорила, а у Кольки разом пропало настроение, и он не удерживал ее, когда, она взялась за калитку и выжидательно приостановилась.
— Завтра придешь? — спросила Стеша.
— Не знаю, — вяло откликнулся Колька, — может что мастерить буду, тогда не приду.
— Ну, я пошла…
— Ага…
3
Мать еще не спала. Она сидела в постели, откинувшись на высокие подушки, и что-то читала, далеко отставив книгу.
Колька присел к столу, сдвинул локтем хлебницу, и совершенно мягкая, добрая улыбка осветила его лицо.
— Не спишь, маманя? — спросил он участливо.
— Да где там, — положила книгу на колени и вздохнула мать, — на весь свой век, кажись, отоспалась. Ты давно ли приехал?
— В одиннадцать где-то. На танцы ходил.
— Ну! — улыбнулась мать, и добрые, милые морщинки сбежались к уголкам запавших глаз. — Да как же это ты догадался? Наверное, и Стешу видел?
— А то! Скачет по танцплощадке.
— Коля, я и забыла тебе сказать, — вдруг переполошилась мать, — к нам квартирантку поставили, из студентов. Вот же горе, как я запамятовала. Так тебе, видно, на сеновал перебираться надо. Ну да ничего, переспишь, ночи теплые. Маленькая такая студенточка, шустрая, Настасьей зовут. Ты бы что сготовил поужинать. Придет, небось есть захочет.
— А что сготовить?
— Картошки пожарь, что ли, да капусты соленой из погреба достань. Заодно и сам повечеряешь.
Колька достал картошку, придвинул ведро и погнал тонкую стружку, которая свисала далеко вниз и слегка пружинила. Он чистил картошку и пересказывал матери, Екатерине Павловне, весь прожитый день. И то, как он на разнарядке с Венькой Голубевым из-за сосны сцепился, и как плахи над костром додумался осмолить, и как пламя хотел на дощечку перенести.
Екатерина Павловна слушала, изредка вставляла свои замечания.
— Да он что, Венька-то, сдурел? — удивилась она. — Отец всю жизнь те сосны выращивал, а сын их сгубить решился.
