Они остались одни.
— Между прочим, ваша сестра не очень-то меня долюбливает.
— А вам непременно нужно, чтобы вас долюбливали?
— Вовсе не обязательно. Ну, что вы так на меня смотрите?! Вы сегодня здорово Тасечку отхлестали. Ей давно надо было разъяснить, что она такое.
Засунув руки в карманы пальто, он прошелся по кабинету.
— Но сказать об этом на собрании вы не нашли нужным. Так же, как и о своих промахах начмеда. Она же под вашим руководством.
— Терпеть не могу покаянных речей. Я неловко себя чувствую, когда кто-нибудь публично изрыгает на себя хулу. Виновен — исправляй на деле.
— Мне нужно пойти навестить моих больных, — Анна взглянула на часы.
— Почему вы не хотите как-нибудь заглянуть ко мне? Боитесь сплетен?
— У меня нет времени.
— Наденьте плащ. Дождь, — накинув на нее плащ, он задержал свои руки у нее на плечах.
Анна молча отстранилась.
Сначала он курил, о чем-то размышляя, а когда свернули в темную аллею, сказал:
— А в общем-то Тасечка не гак и виновата. Врач должен уметь думать, а ей нечем думать. У нее в коре мало извилин.
— Значит, за такого врача должен думать начмед. Если у него хватает извилин.
— Благодарю.
— Дальше меня не провожайте.
Они остановились в конце темной аллеи. В кустах за кипарисами шлепал невидимый дождь.
— Анна, а что если завтра заставлю Филимоновну подать заявление об увольнении?
— Это не выход. Ее возьмут в другой санаторий. У нее есть стаж — тринадцать лет. И в другом санатории она будет так же бездарно врачевать.
— А какой выход? Проверять каждый ее шаг? Послать ее учиться?
— И то и другое. К сожалению, не в наших возможностях отобрать у нее диплом.
Помедлив, Журов сказал:
— Знали бы вы, Анна, какая на меня сегодня мерехлюндия напала! Ужасно не хочется с вами расставаться, — он взял ее руку в свою.
Она отняла руку и шутя сказала:
— К сожалению, меня ждут более тяжелые больные.
И пошла, не оглядываясь, но чувствовала, что он стоит и смотрит ей вслед. Вернуться? А зачем?
Поздно вечером позвонил Григорий Наумович. Конечно, она права. Давно следует такие явления вытаскивать на свет божий. Тут деликатность пагубна. О, совесть у таких горе-врачей молчит. Самое ужасное, что Таисья Филимоновна считает себя пострадавшей. Как же, она убеждена в своей непогрешимости. Высказав все это, Вагнер замолчал и, отдышавшись, добавил:
— Теперь Спаковская начнет вас выживать. Вы меня поняли?
— Вы паникер, Григорий Наумович! Никто никого не будет выживать.
На другой день Спаковская уехала на совещание в Одессу. Таисья Филимоновна перестала с Анной здороваться. По секрету Журов сообщил ей: «„Королева“ устроила легкую баню Тасечке. Даже золото ее потускнело».
