— Ну, а как же проехать.
Феникс задумался.
— Эх, — сказал он, — если бы моя купчиха научила меня по-французски говорить.
— А я умею говорить по-французски, — воскликнул Вася.
— Ну?!
Глаза у Феникса так и засверкали.
— Это вот дело, — произнес он, — пожалуй что-нибудь и надумаем.
Старик рыбак покачал головою.
Москва представлялась ему чем-то очень далеким, а о большевиках он имел самые смутные представления. Он знал только, что они идут против богатых и не верил в их победу. Всю жизнь он зависел от богатых людей и они представлялись ему какой-то таинственною силою, которую нельзя побороть.
Но Феникс должно быть иначе смотрел на дело. Он сел в угол, уперся подбородком в колени, обхватил их руками и стал напряженно дышать.
Вася продолжал шить сети. Но работа подвигалась плохо. Очень уж взволновали его слова Феникса.
А Феникс все думал, наморщив лоб, словно в уме решал трудную математическую задачу.
* * *
Темная декабрьская ночь нависла над землею.
На бесконечных рельсовых путях Одессы-товарной чернели длинные составы товарных вагонов, между которыми, как по коридорам шагали часовые.
Иногда какой-нибудь состав начинал медленно двигаться, погромыхивая цепями, влекомый невидимым паровозом.
Вдалеке по главному пути проносились с грохотом скорые и почтовые поезда, идущие с севера.
Они были битком набиты людьми, убегавшими от «красной опасности».
Вся белая Украйна ринулась в Одессу и в Крым.
Там в Крыму и в Одессе держались еще «свои», там разгуливали иностранные офицеры, там слово «большевик» вызывало ропот негодования. А «Красная опасность» медленно надвигалась с севера, грохотали пушки и пулеметы: надо было удирать. Кто был побогаче, тот, не задерживаясь в Одессе, садился на пароход и уезжал в «благословенные» страны, где продолжали работать банки, а в кондитерских продавали вкусные пирожные.
Правда иностранные капитаны не очень охотно принимали русских. Однако в конце концов содержимое карманов богатых эмигрантов соблазняло их. Эмигранты готовы были ехать хоть в трюме!
Ведь пароход уходил все дальше и дальше от страшных берегов, где ежеминутно могли засверкать красные флаги!
* * *
— Кто идет? — крикнул французский зуав[1], охранявший поезд с консервами. Консервы эти предназначались для формирующейся белой армии и должны были отправляться в Лозовую.
— Кто идет? — повторил зуав и щелкнул курком винтовки.
— Свой, — ответил по-французски голос мальчика.
— Какой такой свой?
— Я, сын повара Гастона.
