Молодость… Молодость, как и вода, — это милость аллаха, ниспосылает ее он, кому пожелает, и взять ее может, когда пожелает.
Он сгреб в сторону угли, выложил тесто на раскаленный песок. Присыпал землей, а сверху набросал углей. Нацедил воды в медный чайник, поставил поверх углей. Надо беречь воду. Если не пошлет аллах завтра морской ветер и северные тучи, что погасят пламень солнца и насытят день влагой, не справиться этой капле с восточными ветрами еще один долгий день.
Он вытащил лепешку из песка и стал счищать с нее пепел и налипшую сверху угольную крошку. Стряхнул пыль и хотел было обдать лепешку водой, да опомнился вовремя. Вынул нож из кожаной сумки, разрезал хлебный кружок пополам… Не заметил, как начал есть и вторую половину, забыв о соли. Не важно: земля сама посолила… Соль земли слаще, вкуснее. О аллах! Что может быть сладостней соли земли? Что может быть вкуснее хлеба, вызревшего в раскаленном песке, в чреве матери нашей земли, чудесного хлеба, источающего запахи райских садов, этого божественного хлеба, пахнущего влажным ветерком, что прилетает с далекого севера, с берегов моря, великого, как пустыня?..
Он съел лепешку, выпил чаю, совершил песком омовение и повернулся в сторону Мекки, собираясь помолиться разом за все обязательные пять ежедневных молитв…
Уже было устроившись спать, он вдруг вспомнил своего Рыжего… Как он мог забыть о нем? Даже не накормил перед сном, как обычно. Когда он подошел к нему, верблюд перестал жевать. Потянулся губами к рукам человека в надежде получить пучок травы или пригоршню ячменя. Поняв, что еды не будет, верблюд потерся головой о грудь хозяина, вытянул шею и снова принялся терпеливо жевать свою жвачку.
Да, это особый верблюд, не такой, как другие. Подобного ему махрийца едва ли сыщешь в великой Сахаре, да и во всем свете не найдешь! Этот резвый прыгун знает, что такое дружба. Он его своими руками холил чуть ли не с рождения, воспитывал в малыше доброту, человеческое чувство, чтобы никогда злоба не поселилась в его душе. Злоба… Да, показало ему однажды верблюжье племя, которым торговали чужаки, показало звезды в полуденном небе. Продал ему бедуин из племени магдийцев верблюда — тот, видно, унаследовал от хозяина злобность и коварство и все пороки, которыми наделено это неверное племя. Эта скотина пыталась задавить нового хозяина, пока тот беззаботно спал на одной из стоянок.
Второго верблюда он, помнится, получил в обмен за пять овец у торговца из Чада, всучивавшего всем и всюду свои противные местные духи! Видно, этот торговец обучил своего верблюда тем колдовским обрядам, на которых такие вот купцы зарабатывают себе пропитание во время странствий по чужим землям. Не зная вначале, что и думать об этом нерадивом верблюде, он пытался все его выходки и причуды отнести за счет одной лишь природной, унаследованной им с кровью отца глупости. Но вскоре убедился в поистине подлом характере животного. Этот проклятый верблюд улучил минуту, когда хозяин был занят с плугом на поле — дело было как раз после щедрых сезонных дождей в лощине Джуафари, — схватил человека за правую руку, да как начал жевать!.. Тот обрушил на него тумаки свободной рукой — да что толку? Что может сделать одна левая рука, когда ее родная сестра зажата в челюстях такого безрассудного громилы? Спас его тогда сосед, тоже пахавший неподалеку: он разнес челюсти злобной твари ударом приклада — благо туарег никогда не расстается с винтовкой! Вот тогда он уверовал и по сей день верит, что верблюд тот — плод колдовских чар, что наслали враги на его правую руку. Эта рука отличного стрелка пользовалась громкой славой во всей округе — немало итальянцев и бедуинов из враждебных племен сразила она в последних войнах!
