— Есть, — сказал Малышев. — Извините, тут положено красное вино, да у меня только водка.
— Давайте водку.
Малышев достал из навесного шкафчика бутылку, две рюмки, наполнил их, одну придвинул Ворониной, она тут же отхлебнула глоток, с облегчением вздохнула.
— Почему вы перевели его в больницу?
— Владимир Сергеевич, я думаю, мы пересмотрим дело вашего сына. Уж извините, что так поздно пришла к этому выводу. Но вы должны мне помочь. Я хочу знать причину, по которой ваш сын напал на своего хозяина.
— Он не его хозяин.
— Да, разумеется.
— Любовь Георгиевна, неужели так трудно было понять эту причину? Сашка мой не дурак, не неврастеник. Он знал, что делал.
— Я думала об этом…
— Вы тогда не думали об этом, вам главное было — есть причина, по которой моего парня можно засадить, так ведь?
— Так, Владимир Сергеевич. Оставим это, я виновата и хочу исправить свою ошибку.
— Ну что ж… Я обещал Сашке, что никому не скажу об этом, но вам теперь, думаю, можно. На его магазин было совершено нападение. Сашку вырубили, испортили много шуб. Ущерб существенный, и Полевик потребовал в качестве компенсации привести к нему девушку Сашки. Он ее видел у магазина, когда она встречала Сашку…
— Она встречала его?
— Да. Видел и… захотел. Просто захотел, иного слова я не могу подобрать, о любви тут и речи быть не может. Воспользовавшись несчастным случаем, решил удовлетворить свое желание. Богатые люди не очень церемонятся с подобными вопросами. «Приведи ее и оставь на ночь, и я прощу тебе большие деньги».
— Он имел в виду Светлану? — спросила Воронина, залпом осушив свою рюмку.
Малышев по новой наполнил ее.
— А вы думаете — кого?
— Понятно… И значит, ваш сын набил ему морду, услышав такое предложение?
— Да.
— Все понятно… — Воронина снова опорожнила свою рюмку, и снова она наполнилась.
Лобио было чертовски вкусным, да и чахохбили тоже, куски курицы прямо-таки таяли во рту, вызывая желание запить их… И она запивала. А потом вдруг заплакала — громко, навзрыд. После гибели мужа это случилось с ней первый раз, но в этой квартире, с этим мужчиной можно было себе позволить, она это инстинктивно чувствовала.
— Любовь Георгиевна… — всполошился Малышев.
Она сама наполнила свою рюмку, выпила.
— Выходит, я защищала подонка, который домогался моей дочери… только на ночь? И осудила парня, который набил ему морду? Какая же я дрянь…
О том, что сама организовала налет на салон мехов, не говорила, это было бы уж слишком… Но и без того слезы душили ее, плакала и истерично кричала, какая она дура. Снова наливала себе водки, давясь, выпивала, и снова плакала…
