— Лучше я буду есть сухую картошку! Идите вы к черту с этим фюрером! — закончила дебаты Семрадова и направилась к дому. За спиной она услышала насмешливые замечания остальных женщин. Она гневно сжала губы. Ее муж был социал-демократом, и она всегда его поддерживала.
Ганс поспешил домой. Голоса еще некоторое время доносились до него. Войдя в дом и окинув взглядом холодную комнату, он сразу пожалел, что не задержался в городе и теперь оказался один в четырех стенах. Низкий, почерневший потолок уже давно ждал кисти маляра, грязный пол тоже довольно долго не видел швабры с тряпкой. «Живу как скот, — подумал с отвращением Ганс, — а может, и того хуже».
С минуту он постоял, склонив голову. Посещение фабрики сломило его морально. Он рассчитывал, что управляющий хоть на недельку возьмет его на работу. Холод в заброшенных цехах наверняка причинил большой вред оборудованию. К черту фабрику! В городе он мог бы заскочить к приятелям или в трактир и съесть там тарелку горячего супа...
Ганс сел за стол и задумался. Вспомнив, что еще не топил, он быстро принес дрова, разжег печь, вскипятил себе кружку липового чая и бросил в него не сахарин, как обычно, а два куска сахара, разысканные в шкафу. От чая исходил приятный аромат. Печь нагрелась, в щелях между кругами чугунной плиты поблескивал огонь. В комнате было темно. Свинцовое небо опустилось еще ниже над заиндевелыми деревьями и заснеженными крышами. Гане вдруг почувствовал усталость. Он показался себе старым и немощным. Визит к Герману только испортил настроение.
Ганс закрыл глаза, в его воображении замелькали видения, которые он прежде сразу же прогонял. Он избегал мыслей о границе, об этой проклятой полосе, оставивший такой глубокий след в его жизни. Но теперь эти воспоминания отогнать не удавалось. Он понял, что сегодняшний визит на фабрику ознаменовал собой конец еще одного этапа его жизни. Он уже никогда не вернется туда, никогда не присоединится утром к потоку покашливающих людей, вливающихся в чрево текстильной фабрики. Он живет как самый последний нищий, и все только потому, что когда-то в чем-то зарекся. Действительны ли подобные зароки, когда в дом стучится нужда? Ему следовало бы вернуться на границу и зарабатывать, как раньше.
Эх, зароки, зароки! Мюллер тоже когда-то обещал, что у него увольнений не будет. А жить так, не имея средств даже на пропитание... На обед суп, вечером хлеб и черное пойло вместо кофе, утром подогретый суп или кофе, в воскресенье кусок мяса или соленой рыбы с картофелем... А сахарин! Все время один сахарин. Ганс любил хорошо поесть. Раньше в столовой текстильной фабрики он мог выбрать все, что ему хотелось, — колбасу, зельц, жареную пли копченую рыбу. С прилавка доносился приятный острый аромат рулетов, в круглых жестяных банках розовела лососина. Иногда он брал селедку в масле с большим количеством лука и сладкой горчицы. Женщины подтрунивали над ним, многозначительно переглядываясь: мол, куда же это собрался наш вдовец, если так усиленно подкрепляется?
