Лоренс оперся локтями на колени.
— Опиши ее.
— Лет сорок, рыжие кудрявые волосы, одежда мягких цветов, хотя сама она далеко не мягкая. Скорее холодноватая, отчужденная. Что-то вроде учительницы или няни. — Джина широко улыбнулась. — И мне очень понравилось с ней разговаривать.
Он тоже улыбнулся:
— Не сомневаюсь. Ты у нас та еще болтушка.
— Ага, и ей можно грубить.
— Это тоже по твоей части.
Она пихнула его в бок.
— Хам!
— Хам, который отлично тебя знает, — согласился Лоренс. — И который страшно рад, что к тебе возвращается чувство юмора. Неделю назад ты выглядела так, будто тебя ударили по лицу.
Она опустила глаза.
— Джина.
— Мм?
— Ты еще хочешь, чтобы он вернулся?
Она молча сцепила и расцепила пальцы. Потом сунула руки в карманы джинсовой куртки и очень осторожно, будто ее слова могли быть использованы против нее, произнесла:
— Уже не так, как раньше.
Лоренс вздохнул и встал.
— Ну, мне пора к плите. Вчера в ресторане было четырнадцать посетителей, не считая постояльцев.
— Как Хилари?
Лоренс нахмурился.
— Устала до чертиков.
— Боюсь, это я ее доконала.
— Нет, ты тут ни при чем. А если и при чем, то все остальное ее доконало не меньше. Она нашла у Адама экстази, а у Гаса — пачку «Мальборо».
— Ви бы сейчас сказала: «В армии их бы сразу уму-разуму научили».
Лоренс улыбнулся:
— И Хилари с ней согласилась бы! — Он поцеловал Джину в щеку. Как всегда, она пахла свежими лимонами. Хилари же пахла пряностями. — Береги себя. А я буду подкармливать твое разбитое сердце. Заходи в гости.
Джина помолчала — вспомнила Хилари, склонившуюся над корзиной для грязного белья. Подруга была рада ее уходу.
— Зайду, когда у вас станет меньше дел…
— Нет, в любое время.
Они улыбнулись друг другу.
— Раньше ты говорила: «Проваливай».
— Ну, тогда проваливай!
Лоренс пересек ромашковую поляну и спустился на широкую тропинку, огибавшую дом. Затем послал Джине воздушный поцелуй и исчез за воротами.
По понедельникам на уиттингборнской рыночной площади появлялись десятки палаток с одеждой; ряды пестрели яркими спортивными костюмами, футболками и китайскими кроссовками. По пятницам вместо одежных палаток открывались сырная и рыбная, лоток с любимыми орехами и сухофруктами Софи и омерзительный мясной фургон — с потолка свисали целые туши в полиэтиленовых пакетах. Сами мясники были красные, под цвет товара; они громко выкрикивали цены и огромными ножами рубили кости. Проходя мимо этого фургона, Софи всегда отводила глаза. В ее классе учился мальчик, который по субботам подрабатывал у мясника; когда он листал Шекспира, она с отвращением и замиранием сердца наблюдала за его руками.
