— Знак войны, — покачала головой Ибиза. — Такой и я получила.
— Знак можно прочесть на любой манер, согласуясь с одной лишь твоей внутренней жаждой и алчбой. Какая же нищета погнала тебя, женщина, стоять за чужую землю против людей своей крови и своей веры?
— Уж не кошельковая, — усмехнулась она, — хотя слышала я такое про себя. А одно простенькое обстоятельство: наше государственно-патриотическое усердие сделалось в последнее время таким сильным и выразительным, что легко превозмогло не только рассудок, но и простую справедливость. На безусловную справедливость моих ответных мер я, кстати, не претендую: просто официозу необходим противовес.
— А что сказал на это твой мужчина?
— Его место у огня всегда было пусто. Во мне, как видишь, нет ничего, что бы в глазах мужчины оправдывало мое присутствие рядом. Дубовата, грубовата и мужеподобна: чаю заварить — и то не умею.
— А кто, спрашивается, умеет? — неожиданно спросил дервиш по имени Лев или, попросту, Леонард (чье присутствие в предыдущей беседе было сведено к минимуму). — Никто не умеет. Если верить основательно затертому анекдоту, вся соль в том, что мы скупимся на заварку, греем свою холодную воду до теплого, а не до горячего градуса, да и завариваем явно не то, что требуется: скажем так, чайный ларчик или чайную бумагу вместо чайного листа.
— Твои слова, уважаемый Лев, напомнили мне одну сказочку о чае, которую я услышала в краю моего детства, — с некоторым лукавством начала Ибиза.
— Слушай, друг Энох, у нее, оказывается, было детство! — сказал дервиш музыканту.
— Ну да: прошло оно в Городе Прекрасных Яблок, который был стерт с лица земли великим ее трясением, — пояснила Ибиза.
— Вот так всегда: начнут за здравие, а кончат за упокой, — недовольно сказал дервиш. — И где твое так называемое детство и юность продолжились? Если не в Алма-Ате, то в Ташкенте, небось? Эх, брат мой, придется ее для сердечного веселия особым нашим напитком подпоить — тоже чаем, но с малиной, редкой в этих местах, где лишь колючая куманика ползет по земле, как партизан. Эта наговорная малинка — что ни ягодка, то рубин или рдеющий уголь, и что ни лист, то зеленый шелк, — исправно бодрит мозги, язык развязывает и кстати помогает от всех болестей на земле:
От простуды и унынья,
От злокозненной печали —
Лишь от смерти и от тленья
Чай поможет вам едва ли.
Так говорил дервиш Леонард. И, отхлебнув из пиалы редкостного чайку, начала Ибиза свое повествование, которое уместно было бы назвать Историей Рефлектирующей Туристки, но мы дадим ему имя -
