— Кочевье. Табор, — объяснил подошедший Джиз.
— А наши где?
— Кого за ворота сволокли и сожгли рядом с нашими убитыми, а кто, как и прежде, на стенах, — он кивнул на ящики, в которых на стену поднимали кирпичи — «коза», кажется, так это называется. Или козлы? Они выстроились на невысоком помосте, удобном для того, чтобы поднять груз на спину.
Теперь она тоже видела — в уме. Тоскливую, бесконечную вереницу рабов, попирающих ступени тех боевых ходов, по которым нёс её саму нерассуждающий, панический, гневный людской вихрь. Наяву же горсточка людей потихоньку возилась на самом верху — должно быть, им принесли горячее и позволили немного отдохнуть.
Рвота внезапно подступила девушке к самому горлу.
— Джиз, ты зачем кипятишь… вот это?
Он глянул ей в глаза — почти вровень:
— Кости сохранят для Вирага, чтобы ему быть похороненным в целости. На том свете быть с обеими руками. Варево выльют в курган, чтобы часть юного вождя стала рядом с погибшим аттилой, отцом то бишь, и его народом. И с чернокосыми рабами, конечно.
Расхохотался внезапно:
— Ну, ты и впрямь отмеченная богами. Надо же — такое себе вообразить! И не людоеды онгры, и тухлым мясом отравиться можно. Свежего не желаешь — после больничной мешанины?
И что самое противное — она пожелала. Несмотря ни на какие обстоятельства. Давясь от мерзости содеянного, обжигаясь от наслаждения, она рвала кусками полусырую, дивно пахучую баранину и глотала, обливая перёд куртки расплавленным жиром. Чувствуя, как пропитывается кровью повязка на еле зажившей ране, но почти не ощущая боли.
В том, как человек умеет приспособиться к обстоятельствам, есть нечто преступное.
Так думала Альги, когда ей в конце концов указали место в одной из кожаных палаток. Далеко не самое почётное — позади очага. Справа от огня было место друга Джизеллы, скорняка и портного по имени Джанкси, слева — его самого. Оба, похоже, числились по разряду шутов — если не требовались их женские навыки.
Уйти отсюда казалось легко — после тех слов юного вождя никто не сторожил девушку. Уйти было невозможно — если герса не была закреплена в проёме стальными крючьями, все равно вплоть до самой воды кишел народ, паслись лошади, приземистые, с тяжёлой головой, гораздые кусаться; их было столько же, сколько двуногих. Да и через воду плыть — заметят, вернут. Если до того у самой дух не зайдётся в холодной воде: со дна били ключи.
Со скуки она занималась обыкновенным женским делом: чинила одежду, свою и чужую, мыла горшки и плошки, вытрясала ближе к стене меховые и войлочные подстилки, прожаривала над костром от насекомых. Для костра, как она сразу вникла, дерево использовалось редко, топили по большей части кизяками, надо было сушить конский навоз и прессовать в бруски. Смешно: сгорая, они пахнули почти приятно, вроде ладана. Готовить ей не позволялось — у мужчин выходило куда вкуснее.
