Это было у него много лет, каждую осень и весну. Он, годов этак двадцать назад, ездил к самым лучшим врачам в Архангельск. Нашли они у него какую-то мудреную болезнь, он даже где-то записал ее нерусское название. Еще тогда врачи удивлялись, что он ходит по тайге, что не устает к вечеру, что весной и осенью отлеживается всего только по пять — семь дней и снова встает на ноги. А один профессор сказал ему откровенно то, чего не решались сказать другие: болезнь эта неизлечима, и с каждым годом ему будет все хуже, и если он не приедет надолго лечиться в Архангельск, через два-три года совсем не встанет с постели...
Иван Васильевич, конечно, расстроился тогда. Уехал к себе в тайгу. И по совету одного своего друга-лесника стал все лето ходить босиком во дворе и в доме. Парился в своей баньке дважды в неделю с можжевеловым и крапивным веничками. И главное — весной и осенью, особенно, когда болезнь прижимала его к кровати, ежедневно, по нескольку раз в день, натирал суставы. Настаивал водку на трубках одуванчика, срезанных во время цветения, пользовался и настоем красного мухомора — втирал все это в больные места. И болезнь отступила. Прошло уже не два года, а больше двух десятков лет, но лихоманка так и не смогла одолеть его. Даже наоборот — все меньше он отлеживался каждый раз, да и сами суставы почти перестали вспухать.
Старик не грешил на врачей и понимал, что не они ошиблись, а он себя, если не вылечил, то поправил своим упорством, да и не совсем обычным, и, может быть, незнакомым для врачей лечением.
Сегодня он лежал пластом. Собаки были здесь же, в избе. Помор поутру всегда любил ткнуть спящего хозяина в щеку холодной и мокрой мочкой своего черного носа. Ему было четыре года — самая хорошая возрастная пора для собаки. Его мать, старая охотничья лайка, ощенилась тогда на берегу моря, когда старик Лихарев заготавливал в тех краях сено. Он так и назвал самого крупного щенка — Помор.
Белка тоже была рядом. Она лежала на полу, и когда старик останавливал на ней взгляд, преданно виляла хвостом.
Прежде обе лайки жили во дворе, ночевали в двух своих будках, но последние три года Иван Васильевич очень скучал в одиночестве. И почти постоянно пускал собак в избу.
Начинало светать, надо было затопить печь, но тупая боль сковала суставы, и старик Лихарев пока не поднимался. Дрова были уже сложены у печки. Он, предчувствуя заранее, что сляжет, всегда готовился к этому: приносил в избу запас воды и дров, доставал солонину и вяленое мясо из холодной кладовой, все подготавливал, чтобы почти не выходить из дома.
